Граф Брюс

Как говорится: «Во валит!» От учителя литературы не бывает более коварного вопроса, чем тот, который звучит как: «Что хотел сказать автор?» Был бы я местным — как есть поплыл! Но мне, попаданцу, пришлось с лупой изучать как историю здешнего мира, так и литературу, которая зачастую с историей связана очень прочно. Просто чтобы не спалиться на «мелочах».

— Полагаю, Жанна Вальтеровна, что поэт ничего не хотел сказать. Он был офицером русской армии, которая два с половиной века назад совместно с доблестными германскими воинами переломила хребет Мадриду и покончила с долгой тиранией Испанской империи. Он лично участвовал в боях на узких улицах испанской столицы, а на Калье-Майор получил тяжелое ранение. О чем же еще нам могут сказать строки: «О, славная победа! О, радость и восторг!» которыми завершается последнее четверостишие? Другими словами, Лермонтов являлся свидетелем исторических событий, причем наблюдая их с одной стороны конфликта. И отразил их в стихотворной форме с несомненной героизацией победителей. Ничего не имея в виду, а лишь прославляя русское и, конечно же, германское оружие.

[ Калье-Майор — одна из центральных улиц Мадрида.]

Как говорится — выкуси! Эту тему я знал получше местных школьников — как ни крути, одно из важнейших из переломных событий, приведших к тому миру, в котором мы живем сейчас.

Кислое лицо Жанны Вальтеровны можно было показывать коровам, чтобы они сразу простоквашу давали. Формально я на ее вопрос не ответил, но вывернулся таким образом, что развивать тему дальше было бы попросту опасно. А вот класс отреагировал на мой ответ одобрительным гулом. В большей степени радуясь самому факту, что дерЛектур дали отпор.

Глупцы! Неужели они думают, что кобра это спустит? Кровь прольется… однако это будет не моя кровь.

— Садитесь, Брюс. Вижу, вы готовились. А теперь Сергей Садовский нам расскажет о том, чем занимался Михаил Лермонтов после того, как вышел в отставку и вернулся во Владимир.

Вот о чем я и говорил!

Глава 18

Вот чего я не ожидал после завершения последнего на сегодня урока, так это Кати Горшковой, купеческой опричницы, которая подошла ко мне с запиской. Ну, во-первых, выпускной класс, как бы, какие нафиг записки? Начальная школа, что ли? А во-вторых, как я уже упоминал, с группировками десятого «Б», что с дворянскими, что с мещанскими, я настолько плотно не общался. В смысле, «привет», «пока», «к начертательной алгоритмике готовился?» и «дай списать» — это всё было. Но чтобы записки…

Тем не менее вот она стоит, чудо русоволосое. Глазками хлопает, ехидно улыбается, будто знает про меня что-то смешное, и руку вперед тянет. А в ладошке сложенный вчетверо лист бумаги. Который я брать не спешил.

— Ну и что это за эпистола, Горшкова? — выразительно указывая взглядом на бумажку, спросил я. — Надеюсь, не признание в любви?

— Дурак! — фыркнула девушка. — Это не от меня, Настасья Филипповна велела передать!

Настасья Филипповна, надо же!

— Хвала Спасителю! — картинно приложил руку к сердцу я. — А то ведь уже надумал себе чёрт-те что! Не хотелось бы разрушать вашу милую парочку. Вы же помолвлены с Пашкой? С Ломовым?

— Ты записку брать будешь или нет? — прошипела Катерина.

Она бледнокожая, с водянисто-голубыми глазками. Когда злится — краснеет, как раскаленный котелок! Так забавно смотрится!

— А! Точно! Прости! Признание в любви от Настасьи Филипповны! Как я мог забыть?

Взяв сложенный лист, я уставился на Горшкову, которая все так же оставалась на месте. Почему-то мне казалось, что, вручив записку, она сразу же уйдет, но нет. Стояла, ждала чего-то…

— Ты про приватность слышала что-нибудь? — вскинул я бровь. — Ну, это знаешь, такое понятие, когда…

— Прочтешь и дашь ответ! — зло припечатала красноликая. И осталась стоять на месте.

А, вот, значит, как. Ладно.

К счастью, народ после уроков довольно быстро покинул коридоры, так что мы с Катей стояли у окошка в одиночестве. И никто на нас не пялился. Не то чтобы меня это как-то волновало, но не хотелось давать повод для пересудов. Выглядит-то со стороны так себе. Стоит такой граф, весь из себя холодный и надменный, а перед ним, переминаясь с ноги на ногу, девушка из мещан, у которой вся кровь в организме собралась под кожными покровами лица. Очевидный вывод напрашивается, не находите?

Так что я развернул записку и быстро прочел ее довольно короткое, но не очень понятное содержание.

«Нужно поговорить. Это в твоих интересах. Через двадцать минут в буфете».

И всё. В смысле, вообще всё. Никаких пояснений, которые бы хоть немного пролили бы свет на смысл этого письма. Слушайте, а может она, ну, Строева, в смысле, от похитителей деда весть хочет передать? Типа, если хочешь увидеть своего старика живым, принеси в полночь на старое кладбище сто тысяч рублей?

Вот же чушь в голову лезет! Но не про любовь точно разговор пойдет. Хотя…

— Что передать? — Катерина не стала ждать слишком долго. Только я глаза от записки поднял, как она уже с вопросом.

Ох! А вот оно мне это всё надо, а? И так ведь головняка по брови. Еще Строева со своими загадками. Ладно, черт с ней. Все равно собирался после школы в буфет сгонять. Проснулся рано, кучу всяких дел с утра переделал, даже поколдовал Унию на потеху, короче — потратил калорий. А впереди еще двухчасовая барщина в зооуголке. Боюсь, с такими раскладами я до дома могу не дотянуть.

— Приду, — ответил девушке.

Та молча кивнула, отошла на несколько шагов, после чего обернулась и бросила:

— Мы не помолвлены, дурак! Это у дворян такие обычаи, а у нас просто родители сговариваются.

И быстрым шагом ушла. Я только плечами пожал: помолвлены, сговариваются — какая, нафиг, разница? Вместе же! Ну и чего тогда?

В буфете я взял кружку киселя и бутерброд с сыром — самое дешевое, что там было. Хотелось бы, конечно, поверх сырка шматок буженины положить, но бюджеты и так трещали по швам, так что пришлось ограничится набором нищеброда. Дома потом супа наверну, сразу тарелки две. А пока и это сойдет.

А вот Строева к моему столику подошла с полным подносом, заставленным… Черт, да она издевается! Заварник ханьского чая, причем хорошего, по запаху чую. Четыре расстегая — с мясом, с луком и яйцом, жареной капустой и рыбой. Две котлеты в тесте, парочка эклеров. Она всё это собирается одна умять?!

Настя Строева, чтобы было понятно, не выглядит как человек, который способен справиться хотя бы с половиной этого богатырского обеда. Росту в ней сантиметров 160, телосложение… приятное — цыц, гормоны! — в смысле, нормальное для ее роста. В районе талии ни жиринки, школьный пиджачок притален плотно и дает это понять. Бедра тоже от излишнего объема не страдают, что прекрасно дает рассмотреть не слишком скромная юбка. Грудь, разве что… Так, Кочевник! Жуй свой бутерброд и не пялься!

— Угощайся, Роман! — с милой улыбкой, которая буквально осветила ее лицо, произнесла Настя. Голубые глазки скромно опущены, волосы свои пшеничные еще так поправила застенчиво.

Какая игра! То я не знаю, кто ты!

— Благодарю, я не особо голоден, — будь прокляты эти сословные нормы, не позволяющие дворянину принять угощение от не своего простолюдина! — Ты что-то хотела, Настя?

Ну, раз я Роман, то она Настя, верно? Так-то мы обычно на уровне «Брюс — Строева» общались.

— Да, — видя, что подкат с едой и смущенными улыбочками не прошел, одноклассница сразу сделалась серьезной. — Есть предложение.