Граф Феникс. Калиостро

Произнося все эти непонятные слова с необычайным одушевлением и важной напыщенностью, Пеллегрини обращал взоры свои к небу, а при последних фразах несколько раз топнул ногой о землю.

Сиер Бабю слушал его с величайшим вниманием и благоговением, хотя едва ли понимал хоть слово.

– Все суть гиероглифы [24] ! – как бы самому себе, в изъяснение произнес кондитер, когда маркиз наконец умолк.

Бедно одетый юноша, обративший на себя их внимание, между тем, очевидно, вслушивался в речь Пеллегрини, который затем вдруг повернулся к нему и, шагнув, положил руку на плечо юноши, устремив пронзительный взор прямо в лицо смутившегося парня.

24

Гиероглифы – древнеегипетские, преимущественно священные письмена.

В Итальянских улицах

– Молодой человек, вы понимаете по-французски? – спросил затем маркиз.

– Понимаю, – смущенно отвечал юноша тоже по-французски.

– И слышали многое из сказанного мной? – продолжал допрос маркиз.

– Я имею уши, чтобы слушать, и глаза, чтобы видеть, – пожимая плечами, отвечал юноша. – И ваша милость изволили изъясняться так громко, как будто находятся среди глухих.

– Эге, вы, я вижу, острый слуга! Мне такого и надо. Ведь вы пришли сюда наниматься в услужение?

– И в этом ваша милость не ошиблись. Я вольный человек и даже польский шляхтич. Обучался наукам. Но бедность и необходимость помогать больной сестре моей заставляет меня искать должность слуги.

– Очень хорошо. А я именно с этой же целью явился на сей невольничий рынок: чтобы нанять расторопного молодого человека, который мог бы выполнять разнообразные поручения. Судьба посылает мне вас, любезный Казимир. Ведь, не правда ли, вас зовут Казимиром?

– Совершенно верно. Но как ваша милость узнали мое имя? – изумился молодой человек.

– Э, любезнейший, я могу прочесть нечто большее, если вы позволите мне коснуться вашей головы. – И, говоря это, маркиз быстро сунул руку под поношенную шляпу Казимира и мгновенно ощупал весь его череп. – О, я читаю, как в открытой книге! Вы большой честолюбец, любезный Казимир! Ого, вы даже мечтали о духовной карьере… потом о светской… Погодите! Что это? Вы хотели быть кардиналом и папой… О, еще выше! Вы метили даже на польский престол… Krol Poniatowski – kiep zaski Boskiey [25] . Чем он лучше вас? Природный шляхтич на крыльях золотой свободы может вознестись до высочайших степеней…

25

Король Понятовский – Божьей милостью дурак! (польск.)

– Боже мой, как ваша милость догадались? – смущенно пробормотал Казимир. Это были сокровеннейшие думы несчастливца, утешавшегося фантазиями в горькой действительности.

– Вы много бедствовали… Покушались даже покончить с собой… Писали стихи… Ага! Безнадежная любовь к недоступной аристократке…

– Кто вы? – выворачивая голову из-под быстрых пальцев Пеллегрини, со страхом вскричал Казимир. – Ваша милость – пророк?!

– Я показал вам ничтожнейшее из моих искусств, любезнейший, – с важностью сказал Пеллегрини. – Кто я – вы скоро узнаете. Я беру вас к себе в услужение. О цене мы сговоримся. Вы не будете обижены. Покамест вот вам задаток, – опуская руку в карман и затем протягивая ее Казимиру, говорил маркиз.

Казимир протянул руку и ощутил на ладони три новеньких блестящих червонца. Казимир стал ловить руку маркиза, намереваясь поцеловать ее, но тот отдернул.

– За ничтожную щепотку блестящего металла вы хотите, Казимир, поцеловать мне руку! Что бы вы сделали, если б я открыл вам дверь всех месторождений металлов драгоценных? Научил бы спускаться на дно голубых вод, где образуются совершеннейшие перлы?! Но довольно о сем. Отныне вы приобрели господина, а я приобрел слугу.

– Падам до ног паньских! – вскричал Казимир. – Вы найдете во мне вернейшего исполнителя всех ваших распоряжений.

– Посмотрим. Пока же расстанемся. А в понедельник утром приходите в Итальянские улицы. Отыщите дом придворного костюмера синьора Горгонзолло, а в нем спросите квартиру графини ди Санта-Кроче. Запомните хорошенько. А теперь прощайте.

Маркиз в сопровождении сиера Бабю отошел, провожаемый низкими поклонами нанятого им слуги.

Некоторое время они безмолвно пробирались среди торгующихся групп, наемников и рабов. Выйдя на набережную Канавы, маркиз стал прощаться с кондитером.

– Очень рад, мой достопочтеннейший сиер Бабю, что встретил вас, – произнес он приветливо.

– Надеюсь, что я еще буду иметь счастье видеть вас, господин маркиз, – ответил кондитер с жаром, – и насладиться вашей ученой и возвышенной беседой?

– Да, да! Все люди доброй воли должны соединиться! Я еще увижусь с вами, увижусь, – рассеянно говорил маркиз, как будто занятый обдумыванием важного предмета.

– Могу я спросить вас, господин маркиз, где вы остановились?

– Сие излишне. Пребывание мое непостоянно. Я сам навещу вас, любезнейший Бабю.

– Величайшая честь для меня! Дом Бецкого укажет вам всякий. Спросите меня в службах, и я…

– Хорошо, любезный сиер Бабю, хорошо, – согласился поспешно маркиз. – Я найду вас. А теперь пока расстанемся.

С этими словами маркиз кивнул кондитеру и быстро пошел по направлению к Итальянским улицам.

Эти улицы, узкие и застроенные высокими для того времени двух- и трехэтажными каменными домами, содержимыми весьма грязно, хотя и украшенными кариатидами, вазами, балконами и другими архитектурными ухищрениями, сосредоточивали в себе почти всю итальянскую колонию Петербурга.

Певцы, певицы, живописцы, танцоры и танцорки, искусники всякого рода, кончая фокусниками и директорами собачьих комедий, все ютились здесь, занимая соответствующие своему положению помещения в разных этажах, в подвалах, на чердаках и в задних дворах. Запах итальянской кухни, обильно сдабривающей кушанья оливковым маслом и луком, распространялся в обеденные часы. Здесь можно было услышать говоры всех провинций Италии и наблюдать экспансивные семейные сцены пылких южан. Из открытых окон неслись фиоритуры певцов и певиц, с балконов – напыщенная декламация классических трагедий. Дома здесь принадлежали солидным коммерсантам-итальянцам: банкиры, булочники, торговцы надгробными памятниками воздвигали здесь здания, как-то напоминавшие своей архитектурой ремесло их владельцев.

Маркиз Пеллегрини вступил в одну из этих улиц, когда молодой полицейский офицер, стоявший на углу, закивал ему, улыбаясь и делая рукой знаки. Тот подошел на зов.

– С добрым утром, господин полковник, – приветствовал его полицейский офицер по-немецки.

– С добрым утром, господин фон Фогель, – отвечал на том же языке маркиз, названный теперь полковником.

– Однако сколь ранний час выбираете вы, любезнейший доктор, для своих прогулок, – продолжал, приятно улыбаясь, фон Фогель.

– Ранние весенние часы – лучшее для сего занятия время. К тому же день мой столь занят и принадлежит стольким страждущим, что я не имею иного времени для моциона.

– Да, да, вы совершенно правы, полковник, вы совершенно правы. Я только что проходил мимо вашего дома и видел: двор полон ожидающими вас больными. Хвост стоит на лестнице и даже на улице.

– Целить страждущих людей есть предназначение мое, господин фон Фогель, – важно ответил человек, названный полковником и доктором. – Обладая огромным наследственным состоянием моих предков, замками и поместьями как в Германии, так и в Испании, будучи во всем обеспечен и к тому же скромностью личных потребностей избавлен от излишних на себя расходов, всецело предался я безвозмездному врачеванию несчастных.