Граф Феникс

Великий Кофт, или граф Калиостро, тоже опустил руку в урну. На вынутом им билетике оказалось имя весьма дебелой и зрелой красавицы, которая тут же овладела рукой магика, и они заняли почетное место справа от грандиозного кресла самого наместного мастера.

Вслед за другими вытащил билетик и князь Кориат. Он не мог скрыть своего волнения, когда прочел имя графини Серафимы ди Санта-Кроче, маркизы Тиферет. Это волнение и краска на лице, конечно, не остались без внимания Ивана Перфильевича и других членов капитула. Они снисходительно улыбались, когда прелестная жрица египетского масонства положила ручку на рукав кафтана тамплиера.

Наконец все заняли места, и торжество началось. Дивные звуки роговой музыки сменялись хоровым, менее стройным пением братьев и сестер. Тосты следовали один за другим… Приятное настроение усиливалось изысканностью и совершенством разнообразных блюд Иоанновского ужина, не уступавшего хорошему обеду. Но посреди всеобщего веселья один Великий Кофт хранил глубокое молчание и был мрачен, даже смущен. Напрасно сидевшая рядом дама старалась обратить на себя его внимание. Он оказался совершенно нелюбезным, даже грубым кавалером в сравнении с графом Калиостро. Что повергло магика в столь угрюмое настроение? Почему, утопив в жабо синеватый подбородок, он не витал взором в облаках, но поминутно подозрительно оглядывал столы и сидевших за ними бегающим, как мышь, взглядом? По-видимому, никто не обращал на него особого внимания и не смотрел в его сторону. За его здоровье пили весьма любезно. Однако граф своей артистичной и южной натурой почувствовал, что нечто окончательно переменилось в отношении к нему всех этих вельмож, еще недавно очарованных его обаянием. Поэтому какое-то тягостное, словно цепь, смущение внезапно сковало Великого Кофта. Тайный страх приближения роковой, неизбежной в ремесле магика развязки – потери влияния и разочарования последователей в его силах – терзал графа, и он не мог справиться с собой. Чтобы прогнать смущение, усердно «выстреливал» он тост за тостом, тогда как другие только прикладывались к кубкам, опорожнял их до дна. Еще в начале ужина Ржевский, подойдя к лакею, стоявшему за креслом Калиостро, дал ему шепотом какое-то наставление. С этой самой минуты кубок магика ни на мгновение не оставался пустым. По мере того как следовали тосты, лицо Калиостро становилось не краснее, как у других, а, наоборот, бледнее и синее. Он поднимался все более неловко, опрокидывая рюмки и стаканы. Мрачность его усиливалась. На попытки дамы вызвать Великого Кофта на беседу он что-то бормотал сквозь зубы по-итальянски, видимо, весьма нелюбезное и бросал зверские взгляды на бедную красавицу, которая наконец перестала к нему обращаться.

Последний тост, которым оканчивался ужин, нужно было пить стоя, так что все составили замкнутую цепь и по специальной команде наместного мастера «салютовали» шампанским за здоровье свободных каменщиков всего земного шара. Лакеи при этом отодвигали кресла. Но едва Великий Кофт поднялся и кресло, до тех пор служившее ему опорой, было отодвинуто, как он вдруг выпустил кубок из пальцев, разлив вино по столу, взмахнул обеими руками, осел и грузно шлепнулся под стол.

Ближайшие соседи бросились к нему. Граф был мертвецки пьян и тут же мгновенно уснул.

– Боже мой! Он лишился чувств! Помогите! Бога ради, помогите! – вскричала госпожа Ковалинская, бросаясь к месту происшествия.

– Успокойтесь, сударыня, Великий Кофт упал весьма благополучно и на ковре ему мягко и тепло! – философски заметил Иван Перфильевич.

– Он просто пьян! – сказал Ржевский, склоняясь над телом и ощупывая шею магика, чтобы найти завязки и распустить жабо.

– Конец Великому Кофту! – улыбаясь, сказал князь Мещерский.

– Это его манера напиваться. Я знаю по лондонской практике, – прибавил Иван Афанасьевич Дмитревский.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Следить за мыслями великого человека есть наука самая занимательная.

А. С. Пушкин, «Арап Петра Великого»

ГЛАВА LXIII После ужина

Счастливый жребий, вынутый из алебастровой вазы князем Кориатом, наполнил его невыразимым блаженством и смущением. Он занял за столом место рядом с Серафимой, но их беседы во время ужина были немногословны. В венке из роз, в белой тунике, покрытая вуалью, она казалась прелестной юной невестой рядом с молодым девственным храмовником. Он пылал любовью. Видел, слышал, ощущая только ее одну в целом мире, а все остальное скрывалось в каком-то искристом тумане.

Он был опьянен без вина. Прилив молодых желаний уносил его в бурное море страсти. Впервые юноша отдавался этому приливу. Было и жутко, и сладко, и больно. В этом миг не было подвига, не было такого безумного поступка, которого бы молодой человек не совершил по первому знаку своей дамы, лишь бы это не нарушало правил религии и чести. Но Серафима казалась ему столь чистой, столь трогательной, что мысль о чем-либо низком и коварном не уживалась с ее образом. А земная прелесть красавицы сливалась в его воображении с фантастическим миром грез, призраков и превращений.

Между тем пиршество приблизилось к концу. Подняли последний тост за здоровье всемирного братства. Братья и сестры встали и подали накрест руки соседям, соединясь в дружную общую цепь. Серафима подала ручку молодому храмовнику, и ее прикосновение потрясло пламенной силой все существо юного рыцаря. Он невольно сжал ее руку. Она многозначительно отвечала пожатием на пожатие… Но тут общая цепь расстроилась из-за падения Великого Кофта.

– Ах!.. Ха-а! – только и произнесла Серафима свое обычное восклицание. И равнодушно отвернулась. Она не выразила ни малейшего желания прийти на помощь супругу и никакого беспокойства о его дальнейшей участи.

Калиостро, по распоряжению наместного мастера, был извлечен из-под стола лакеями и бережно перенесен в одну из примыкавших к столовой гостиных. Дебелая красавица, бывшая по жребию дамой Великого Кофта, и госпожа Ковалинская устремились за ним, движимые, одна природной добротой, другая чувствами более сложными. Госпожа Ковалинская упорно отвергала опьянение «божественного наставника». Внезапное его низвержение она объяснила действием черных сил и колдовством врагов магика. Из понятного чувства деликатности ей не возражали. Но взгляды и улыбки, которыми все обменялись, без слов свидетельствовали, что авторитет его рухнул так же стремительно, как и он сам. Это было подготовлено тем чувством недовольства, которое вызвали действия с кладом и прибытием магистра. Вера в Калиостро после слухов и рассказов о нем, наполнивших весь Петербург, достигла высшей степени напряжения.

Теперь оно вдруг разрешилось глубоким разочарованием и недоверием. Между тем как большинство гостей Ивана Перфильевича двинулось в соседние залы, где был подан десерт, сам наместный мастер и некоторые члены капитула остались в столовой и, зайдя за колонны, совещались по поводу неожиданной слабости, высшей степени неприличия и неучтивости, проявленных Калиостро.

Для консультаций был призван и Иван Афанасьевич Дмитревский, у которого попросили объяснить его слова о «лондонской практике» Великого Кофта.

Дмитриевский сказал, что знавал Калиостро в бытность свою в Лондоне по поручению его превосходительства Ивана Перфильевича. Но там граф слыл под именем кавалера Вальдоне и своим зазорным поведением навлек сильное неудовольствие самого герцога де Бофора, поначалу к нему очень расположенного. Убедившись в его шарлатанстве, герцог пришел в такую ярость, что приказал лакеям отколотить обманщика палками, после чего бросить на заднем дворе в навозную кучу…

– Но почему же вы нам не сказали этого раньше? – спросил князь Куракин.

Иван Афанасьевич доложил, что Калиостро показал такие знаки, которые обязывали его к полнейшему повиновению. И лишь сегодня открывает капитулу известное ему о прошлом графа, прося в то же время заступничества перед орденом.

– И такому шарлатану и пьянице я доверил наше больное дитя! – вкричал князь Сергей Федорович Голицын. – Сейчас иду, растолкаю проходимца и потребую отчета! – порывался потрясенный и взволнованный князь.

– Это будет совершенно бесполезно, – удержал Голицына Иван Перфильевич. – Он пьян мертвецки.