Граф Никита Панин
Шрифт:
Выглянув, Никита Иванович понял, что где-то разгорается неистовый пожар. Дымные струи пламени поднимались к небу, прорываясь сквозь черноту ночи. Кучер подхлестнул коней, и скоро Никита Иванович оказался перед посольским особняком, перед своим горящим домом.
«Хорошо отомстили враги мне», — с горькой усмешкой подумал в первую же минуту Никита Иванович. Никто никогда не узнает, отчего возник пожар в доме, никто не схватит за руку поджигателей, но ему стало ясно, что пожар вовсе не случаен. Ульрика Ловиза ненавидела его, французы бесились от бессилия, от победы Панина, а прусский посланник втайне радовался, узнав о пожаре.
Никита Иванович стоял перед горевшим домом. Федот суетился, стараясь хоть что-то спасти, что-то вынести из огня, сновали слуги, укрываясь от пламени. Никита
Да, победа досталась Панину нелегко. И тем не менее он, несмотря на грусть и боль от пожара, думал о том, что вот сам он остался гол и бос, без пристанища и одежды, без копейки в кармане — опять уже восемь месяцев не присылали ему жалованья — но Россия выиграла, и что по сравнению с этим его личные беды…
Он стоял и смотрел и не знал, что будет с ним. Что ж, так угодно Богу, так должен он быть наказан, пусть враги его порадуются хоть немного. Им тоже нужен кусочек радости, им тоже не хватает ее в жизни, особенно после провала их интриг. И он невесело улыбнулся догорающему пламени.
Знакомый купец подошел к нему и дружески пожал руку.
— Оставайтесь у меня, сколько надо, — сказал он ему.
И Никита Иванович расцвел. Ему грозит долговая яма, у него ни гроша, у него нет даже крова над головой, но есть друзья, которые, конечно же, не оставят его в беде. Друзей среди простого люда, среди купцов и ремесленников Панин завел много. Он часто и подолгу бывал в их домах, рассказывая о России, и приобретал друзей себе и родине. Никита Иванович старался переломить застарелую нелюбовь к северной соседке и пользовался любым случаем, чтобы делать добро и заводить дружбу не только с высокопоставленными придворными и членами государственного совета. Русский дипломат изучил верхние этажи шведской власти, увидел, как грызутся между собою члены ригсдага, словно собаки за кость, как продажны и вовсе не думают о благе своего отечества высшие чиновники. Он знал, что положиться в беде можно только на простой люд. И оказался прав. В трудную минуту именно простые люди, знакомые купцы, пришли ему на помощь…
Несколько недель он жил в доме торговца и встретил там доброжелательное и бескорыстное отношение. Он не трепетал от ужаса, что его посадят в долговую тюрьму. «Как будет, так и будет», — спокойно думал Панин. Значит, надо ему пройти и через эти испытания, так положил Господь…»
И спокойно приготовился к отсидке, заранее зная, что выплатить огромные долги не в состоянии…
Однако судьба улыбнулась ему. Через два месяца получил он депешу из Санкт–Петербурга. Его отзывали в Россию, жаловали чином обер–гофмейстера наследника престола Павла и назначали его воспитателем. Особо выслали не только жалованье, но и заплатили все долги…
Никита Иванович не торопился. Он трепетал от одной мысли о встрече с Елизаветой. Какова-то она после двенадцати лет разлуки, что с ней стало? Образ любимой все еще стоял в глазах. На ее пользу и пользу Отечества трудился он в своем изгнании, но обиды на императрицу не осталось. Интриги фаворитов разлучили их, так распорядилась судьба, и надобно с этим смириться.
Панин расплатился с долгами, накупил подарков и новых редкостей и только через полгода тронулся в путь.
Глава одиннадцатая
Ранним утром сентябрьского дня 1757 года фрейлины императрицы баронессы Мария и Анна Вейдели готовились последовать за Елизаветой в приходскую церковь Царского Села. Здесь, в Царском, они наконец были на вольном воздухе, им все хотелось бегать по зеленой траве и усыпанным песком дорожкам старого тенистого парка. Теперь, в ранние часы, в парке было удивительно свежо и прохладно, легкие паутинки носились в воздухе.
Трава уже немного пожухла, листья печально падали с деревьев, а аллеи были устланы ковром из опавшей листвы. Удивительное зрелище — уходящие вдаль ровные шеренги огромных деревьев, еще зеленых и кое–где тронутых золотом и багрянцем, засыпанные разноцветными листьями дорожки, слегка колышущимся под порывами легкого ветерка. Анна, семнадцатилетняя высокая девушка, тоненькая и стройная, с высокой копной каштановых волос, правильными, ровными дугами бровей над небольшими, но ясными и радостными темными глазами, с тонкими губами прихотливо изогнутого рта и точеной линией носа, слыла настоящей красавицей.Четырнадцатилетняя Машенька отставала от сестры ненамного. К этой поре она была еще по–детски угловата, тонкие руки и ноги не налились силой, и она смотрела на сестру как на воплощение красоты и женственности. Они все время проводили вместе, почти не разлучаясь, даже спали в одной постели. Фрейлинам не полагались отдельные палаты, и иногда в спальню набивалось до двух десятков девушек и женщин. Они привыкли поверять друг другу полудетские мечтания, сокровенные мысли. Может быть, потому и обходили их наказания и угрозы, что лишний раз не участвовали девочки в сплетнях и пересудах. Молча выслушивали все, что говорилось, и только потом, вдвоем, укрывшись одеялом, обсуждали это. Маша привыкла во всем слушаться сестру и всегда глядела на нее с обожанием и доверием.
Она знала, что Анна все еще вздыхает о красавце–офицере Захаре Чернышове и пользуется малейшей возможностью, чтобы узнать о нем. Его отправили сначала в ссылку в родовое имение, а потом, с началом Семилетней войны, в действующую армию. У Маши еще не было друга сердца, и она мечтала о том, что когда-нибудь у нее тоже появится свой Захар Чернышов и она так же страстно будет вздыхать о нем и поверять Анне свои страдания и мечты. Пока что она исправно несла придворную службу, стараясь возможно лучше исполнять несложные обязанности фрейлины и присматривалась к светским нравам. Девочка любила императрицу и очень ее боялась. Та могла залепить оплеуху, выдрать волосы на голове, тяжелым каблуком огреть по щеке. Но Маша каким-то внутренним чутьем понимала, что делает она это не со зла, а потому, что слишком нетерпелива, да и служат ей плохо, из рук вон. Бестолковые и неловкие фрейлины целыми днями обсуждали наряды и прически, усы и бакенбарды придворных, называли именами фаворитов Елизаветы своих собачонок и старались выслужиться, чтобы не делом, а лестью завоевать милость императрицы.
Она еще по–детски прятала роскошные рыжеватые волосы под чепец, хотя и носила платье с маленькими фижмами. Ей, как и Анне, никто не догадался отрезать детские крылышки, но она не страдала по этому поводу, уже поняла, что при дворе никому ни до кого нет дела, все заняты только собой, а уж что касается девочек, то если не вспомнила императрица об их дне ангела, значит, никто и не подскажет ей, не напомнит…
Елизавета была добра к ним, но нрав имела переменчивый. Оказав ласку или милость, она надолго забывала о человеке, если он не торчал постоянно перед глазами, поэтому придворные дамы, фрейлины и чины старались возможно чаще попадаться ей на глаза. Авось вспомнит, авось что-нибудь подарит. Она дарила часто и охотно. То рассказчице Мавре Егоровне за особо сложную и затейливую сказку, то чесальщице пяток за особое угождение, то просто так давала рубль золотом ни с того ни с сего. Подачек таких Аннушка с Машей не получали и на других, выпрашивающих их, глядели с холодностью и презрением.
К десяти утра в аллеях появились придворные. Императрица всегда ездила много и охотно, но особенно любила Царское Село, выезжала всем двором, забирала с собой фрейлин, придворных, поваров, камердинеров, бесчисленное множество слуг, мебель, посуду, ковры. Жила она здесь во дворце, а придворные должны были селиться по углам и квартирам, отчего местные старожилы сразу взвинчивали цены. Фрейлинам полагалось отдельное помещение, и все они, человек двадцать самых молодых, постоянно толклись в одной комнате, где не только удобств никаких не было, но даже и кроватей. Спали на полу, опасаясь ползучих кровопийц — клопов, которые здесь плодились в невероятных количествах.