Граф Ноль. Мона Лиза овердрайв

– Конченым? – договорил он за нее, все еще держа бутерброд в руке. – Увязшим? А дело, думаю, в том, что некоторым людям нужно иногда сделать скачок, и если они этого не делают, то увязают по уши – навсегда… А Руди никогда и не пытался соскочить.

– Это как мой отец, когда хотел вытащить меня из «Мааса»? Это скачок?

– Нет. Соскакиваешь ты или нет, каждый решает сам за себя. Просто нужно понять, что где-то тебя ожидает нечто лучшее… – Он помедлил, внезапно почувствовав, что смешон, и откусил от бутерброда.

– Так решил ты?

Он кивнул, задумавшись – а так ли это?

– Значит, ты уехал, а Руди остался.

– Он всегда был умен, даже талантлив. До сих пор такой. Наполучал целую кучу дипломов – и все по Сети. В двадцать лет защитил докторскую по биотехнологиям в Тьюлейне, потом еще какие-то диссертации. И никуда не пытался устроиться, ни заявлений не рассылал, ничего. К нам сюда являлись агенты чуть ли не со всего света, а он нес им невесть что, нарывался на ссоры… По-моему, он считал, что сможет придумывать что-то сам по себе. Вроде этих его колпаков на собаках. Сдается, у него есть парочка оригинальных патентов, но… Как бы там ни было, он остался дома. Занялся торговлей, стал собирать на заказ железо, причем был одним из самых крутых в этом штате. Потом заболела наша мать. Она болела очень долго, а я был далеко…

– И где ты был? – Девушка открыла термос, и по кабине разнесся запах кофе.

– Так далеко, как только смог забраться, – ответил он, удивившись злости в собственном голосе.

Она передала ему пластмассовую кружку, до краев наполненную горячим черным кофе.

– А ты? Ты говорила, что никогда не знала матери?

– Не знала. Они расстались, когда я была совсем маленькой. Она отказывалась соблюдать брачный контракт, если он не поделится с ней «маасовскими» акциями, которые ему причитались. Так, во всяком случае, он говорит.

– А что он за человек? – Он глотнул кофе, потом передал кружку Энджи.

Она взглянула на него поверх ободка красной пластмассовой кружки, вокруг глаз – косметика, наложенная Салли.

– Это ты мне расскажи, – бросила она. – Или лучше спроси об этом через двадцать лет. Мне семнадцать, откуда мне, черт побери, это знать?

Тернер рассмеялся:

– Начинаешь чувствовать себя немного лучше?

– Пожалуй, да. Учитывая обстоятельства.

И внезапно он осознал, что рядом с ним женщина, ощутил то, чего не замечал раньше, и его руки нервно потянулись к рычагам управления.

– Хорошо. Нам предстоит еще долгий путь…

Этой ночью они спали в ховере, в Южной Пенсильвании, припарковавшись за ржавой стальной решеткой, на которой когда-то висел экран кинотеатра для автомобилистов. Тернер расстелил парку на бронированном полу под длинным горбом турбины. Энджи допивала остатки кофе, теперь уже остывшего, сидя в квадратном отверстии люка над пассажирским сиденьем и глядя, как над полем, заросшем жухлой травой, пульсируют светлячки.

Где-то посреди сна – все еще окрашенного случайными вспышками из досье ее отца – она перекатилась к нему под бок. Теплая и мягкая грудь прижалась к его голой спине, а потом ее рука скользнула погладить плоские мускулы его живота. Тернер даже не шевельнулся, изображая глубокий сон, и вскоре отыскал дорогу вниз, в темный лабиринт биософта Митчелла, где диковинные образы начинали сливаться с его собственными страхами и давней болью. Он проснулся на рассвете и услышал, как она тихонько напевает себе под нос, сидя на краю люка:

Мой папаша роднойКрасив как дьявол был.В девять миль длинойЦепь себе он раздобыл.И на каждом звене,Да, на каждом звенеВисело сердце той,Кого он погубил [25] .

22 «У Джаммера»

До владений Джаммера пришлось преодолеть еще двенадцать пролетов мертвого эскалатора. Занимал клуб, как выяснилось, почти треть последнего этажа. Если не считать заведения Леона, Бобби никогда в жизни не видел ночного клуба, а потому «У Джаммера» произвел на него изрядное впечатление, хотя и показался жутковатым. Впечатляли размеры и то, что Бобби счел шикарной обстановкой, а жутковато было потому, что любой ночной клуб, особенно днем, чем-то неуловимо ирреален. Есть в нем что-то ведьмовское. Заткнув большие пальцы в задние карманы новых джинсов, Бобби с любопытством оглядывался по сторонам, пока Джекки шепотом беседовала с длиннолицым белым в мятом синем комбинезоне. Обстановку клуба составляли темные банкетки с обивкой из искусственного плюша, круглые черные столики и десяток резных деревянных ширм. Потолок был выкрашен черным, каждый столик слабо освещался собственным невидимым прожектором, нацеленным откуда-то сверху, из темноты. Была здесь также сцена, сейчас ярко освещенная рабочими лампами, свисающими на желтых спиральных шнурах, а в середине сцены стояли вишнево-красные барабаны. Бобби не мог бы сказать почему, но от всего этого мороз подирал по коже; какое-то неуловимое ощущение полужизни, как будто что-то вот-вот зашевелится – там, в самом уголке глаз…

25

Американская народная песня «Silver Dagger» («Серебряный кинжал»), известная с конца XIX – начала XX в. Перевод А. Тарасова.

– Бобби, – окликнула его Джекки, – подойди познакомься с Джаммером.

Бобби пересек черную ковровую дорожку со всем хладнокровием, какое сумел изобразить, и предстал перед длиннолицым, у которого были темные редеющие волосы, а под комбинезоном оказалась белая вечерняя рубашка. Губы у мужчины были узкие, на впалых щеках чернела вчерашняя щетина.

– Ага, – сказал Джаммер, – хочешь, значит, быть ковбоем?

Он смотрел на футболку Бобби, и у того возникло малоприятное ощущение, что его собеседник вот-вот рассмеется.

– Джаммер был жокеем, – сказала Джекки. – Самым крутым, какие только бывают. Правда, Джаммер?

– Так говорят, – отозвался Джаммер, по-прежнему глядя на Бобби. – Давно это было, Джекки. И каков же у тебя пробег, парень, сколько часов? – спросил он Бобби.

Бобби вспыхнул:

– Ну, наверное, один.

Джаммер вздернул кустистые брови.

– Что ж, надо же когда-то начинать, – улыбнулся он.

Зубы у него оказались мелкими, неестественно ровными и, как подумалось Бобби, слишком многочисленными.

– Бобби, – сказала Джекки, – почему бы тебе не расспросить Джаммера о том персонаже, Виге, о котором тебе рассказывал Финн?

Джаммер поглядел на нее, потом снова на Бобби.

– Ты знаешь Финна? Для простого хотдоггера ты довольно глубоко забрался, не находишь? – Вынув из брючного кармана ингалятор, он вставил его в левую ноздрю, потянул носом воздух, потом снова убрал ингалятор в карман. – Лудгейт. Виг. Так, значит, Финн говорил о Виге? Не иначе как совсем уже в маразм впал.

Бобби не понял, что бы это значило, но решил, что сейчас не самое удачное время переспрашивать.

– Ну, – рискнул Бобби, – этот Виг, он где-то высоко на орбите и толкает иногда Финну товар…

– Серьезно? Офигеть и не встать. Я бы сказал, что Виг или мертв, или совсем уже овощ. Такого чокнутого даже среди ковбоев еще поискать, если понимаешь, о чем я. Псих долбаный. Исчез. Сто лет уже ничего о нем не слышал.

– Джаммер, – вмешалась Джекки. – Я подумала, может, Бобби рассказать тебе всю историю? Под вечер здесь появится Бовуар, и у него будет к тебе немало вопросов, так что тебе лучше понимать, как обстоят дела…

Джаммер перевел взгляд на танцовщицу:

– Вот как, понимаю. Мистер Бовуар вспомнил про тот должок, да?

– Не могу говорить за него, – сказала она, – но догадка не лишена оснований. Нам нужно безопасное место, чтобы Счет мог укрыться.

– Какой счет?

– Я, – сказал Бобби. – Счет – это я.

– Великолепно, – без тени энтузиазма проговорил Джаммер, – тогда пойдем в контору, это за сценой.

Бобби не мог оторвать глаз от киберпространственной деки, которая занимала почти треть антикварного дубового стола Джаммера. Она была матово-черной, явно штучной работы и безо всяких торговых марок. Бобби то и дело вытягивал шею, чтобы разглядеть ее получше, пока рассказывал Джаммеру о Дважды-в-День и о своем неудачном рейде, о том, как почувствовал девочку, и о том, как взорвали материну квартиру. Это была самая крутая дека, какую он только видел. И тут он вспомнил, как Джекки говорила, что Джаммер в свое время был чертовски крутым ковбоем. Когда Бобби закончил, Джаммер как-то обмяк, откинулся на_: спинку стула.