Граф Платон Зубов
Шрифт:
— И что же Потемкин?
— Князь Таврический 11 июля начал наступление с двумя дивизиями к Бендерам. Визирь одновременно двинул 30–тысячный корпус Османа–паши в Молдавию, надеясь разбить находившиеся там наши и австрийские войска до приближения князя Потемкина. Однако затея его не удалась. Суворов мгновенно соединился с принцем Кобургским и через десять дней, 21 июля, наголову разбил турок под Фокшанами.
— Вы хотите сказать, что дело обошлось без светлейшего?
— Во всяком случае, так сложилась ситуация. Григорий Александрович продвигался к Бендерам крайне медленно, учитывая благоприятное время года,
— Но значит, Потемкин еще не вступал в дело?
— Пока нет. Между тем визирь собрал без малого стотысячное войско, в конце августа перешел Дунай и двинулся к реке Рымник, но здесь 11 сентября потерпел совершеннейший разгром от войск Суворова и принца Кобургского. Ситуация для нас была тем более блестящей, что буквально накануне князь Репнин разбил большой турецкий отряд на речке Салче.
— Я не стратег, князь, но не могу не высказать своего соображения. Разве в этих условиях нельзя было принудить турок к миру? Чего еще надо было ждать?
— Мне тем более трудно отвечать на ваш вполне законный вопрос, ваше императорское величество. Победа Рымникская снимала все препятствия к тому, чтобы нам перейти Дунай. Но…
— Какое но? Да не тяните же, князь! Вы боитесь касаться дел князя Потемкина, как если бы он имел какие-либо преимущество перед всеми остальными военными начальниками.
— Князь Потемкин запретил переход Дуная. Одержанные победы вполне его удовлетворили. Он ограничился тем, что приказал Гудовичу взять Аккерман. 3 ноября Бендеры сами сдались, и кампания была закончена.
— Позвольте, позвольте, но ведь австрийцы перешли Дунай.
— Совершенно верно, ваше величество. Русские войска проложили им дорогу к победе. 1 сентября австрийцы форсировали Дунай, 24–го сентября взяли Белград, в течение октября некоторые крепости в Сербии, а вот сейчас принц Кобургский занял Бухарест.
— Думаю, вы знаете, как обеспокоены Пруссия и Англия нашими действиями. Наши агенты доносят, что они обещают свою поддержку султану в случае продолжения Турцией военных действий.
— Этого следовало ожидать, ваше величество. Тем более, что мир не заключен.
— Именно это больше всего беспокоит меня, но никак не Потемкина. Я благодарю вас за доклад, Николай Иванович. А, кстати, удовлетворите мое чисто женское любопытство: что в вашем портфеле?
— Мой адъютант подготовил последние сочинения великих князей, матрикулы с их балами и несколько рисовальных опытов их высочеств.
— Ваш адъютант? Не тот ли это молодой человек, который дожидается в антикамере?
— Он самый, ваше величество. Я позволил себе такую вольность — явиться с адъютантом, потому что он у меня настоящая ходячая энциклопедия. Я употребляю его вместо календаря. Он ничего не забывает и обо всем напоминает. К тому же он на редкость скромен, нетребователен и трудолюбив.
— И, сколько я могла заметить, хорош собой.
— Не мне судить, ваше величество.
— Я говорю с точки зрения наших придворных красавиц.
— О, Зубов не знаком с ними и никогда не выражал желания познакомиться. Платон не тщеславен.
— Но вы явно благоволите своему сокровищу. Завидую вам, князь, как вам известно, мой флигель–адъютант предпочел службе государственной прелести
тихой семейной жизни в московской глуши. И я пока осталась как без рук.— Думаю, он уже раскаивается в своем решении.
— Если и так, это ничего не изменит в его судьбе. Я не перерешаю единожды принятых решений. Прощайте, князь.
Петербург. Зимний дворец. Кабинет императрицы. Екатерина II, граф де Сегюр.
— Я хотела вас видеть, господин посланник, чтобы составить себе сколько-нибудь внятное представление о происходящих в вашем государстве событиях. Со стороны они смотрятся настоящим сумбуром. Но как же чувствует себя мой брат король? Как он справляется с этим взрывом страстей?
— Ваше величество, у нас есть надежда на благополучное разрешение этого кризиса, но — если бы не другие европейские страны!
— Другие? Что вы имеете в виду?
— Нельзя отрицать, что бредни наших смутьянов нашли живейший отклик среди так называемых мыслящих людей в иных державах. Ваше величество не может не знать, что даже появилось крылатое выражение: ехать во Францию подышать воздухом свободы. Эти, с позволения сказать, безответственные искатели приключений способствуют разжиганию самых низменных страстей и самых невероятных желаний.
— Но ведь так можно дойти и до того, что толпа сочтет ненужным самый институт королевской власти!
— О, этого не может случиться. Под рукой у короля достаточно полков, которые вмешаются в случае…
— В случае чего, господин посланник? Разве его величество не считает, что необходимость вмешательства уже заявила о себе?
— Его величество полагает, что лучше сумасбродам дать выпустить в воздух избыток энергии. Горячие головы в конце концов остынут, и тогда можно будет восстановить былой порядок е минимальным усилием. Сейчас же всякое вмешательство чревато кровопролитием. Разве его величество допустит обагрить потоками крови подножие своего трона!
— И тем не менее эта вольная пресса, ее вопли, совершенно недопустимые статьи…
— Газетная перепалка — не более того, ваше величество.
— Но при таких головокружительных тиражах! И притом мне сообщили, что «Революции во Франции» — далеко не единственная газета революционного толка.
— К сожалению, это так. Есть еще «Народный трибун» Фрерона, «Революции во Франции и Брабанте» Камилла Демулена, «Точка зрения дня» Баррера, «Друг народа» некоего Марата и…
— О нет, господин посланник, этого одного предостаточно. А что же точка зрения короля? Ее никто не выражает?
— Как можно! В Париже выходят газеты «Журнал Двора и Города», «Друг короля», «Апостольские акты».
— Мне довелось держать в руках «Журналь де Халль», и, не стану скрывать, грубость в отстаивании принципов монархии мне показалась неуместной и оскорбляющей королевское достоинство.
— Признаю вашу правоту, ваше императорское величество. Но на войне, как говорит наша пословица, как на войне. Все средства признаются хорошими и допустимыми. Должен сказать, антикоролевские листки кишат бродящими в обществе слухами, бросают — и очень расчетливо — тень неблагонадежности на своих политических противников. Они выступают с прямыми обвинениями против отдельных лиц и целых категорий граждан в самых грубых и резких выражениях. Что там! Они проповедуют прямое насилие, ваше величество.