Граф Платон Зубов
Шрифт:
Посылаю тебе экземпляры: прочти и подивись, как нужда впервые заставила меня в два дня сочинить оду. Ежели бы мне надо было бы, чтоб вырваться отсюда, сочинить их в 24 часа дюжину, думаю, меня б на это достало. Да что делать?..
Петербург. Зимний дворец. Кабинет Екатерины. Екатерина, А. В. Храповицкий.
— Ты слышал, Храповицкий, Платон Александрович о собственной канцелярии просил.
— Платон Александрович и ко мне с советом таким обратиться изволил. Очень беспокоился, чтобы люди деловые были —
— И что думаешь?
— Советовать, государыня, затруднительно, поскольку неизвестно мне, чем именно Платон Александрович заниматься планирует.
— Да покамест ничем, я так полагаю. Присмотреться ему надобно. Себя к делу определить. Только там и разберется, когда бумаги в руки возьмет, первые доклады послушает. Обижать его не хочу.
— Как можно, государыня. Да и при талантах Платона Александровича было бы такое несправедливо.
— Да, способностями Бог его не обидел. Кабы прилежания побольше.
— Молодость, государыня, молодость.
— Не великий порок, а все затруднение.
— Так, может, людей многоопытных из разных областей предложить. Не то что подсказать могут, а присмотреться удобнее будет.
— Кого-нибудь на примете имеешь?
— Да как сказать, ваше величество. Сколько мог приметить, с большим пиететом, прямо скажем, уважением Платон Александрович к покойному князю Таврическому относился.
— Сама удивлялась, с чего бы. Неужто иных примеров нету?
— Прежде всего, государыня, великая вам преданность. Уж в ней покойный князь не знал себе равных. Если в чем и не прав был, так в целом к вашему интересу стремился.
— Хочешь сказать, к российскому. Заврался, Храповицкий, совсем заврался. Вот уж о державе покойный меньше всего думал.
— Ваше величество!
— Полно, полно, не хуже меня знаешь — из каждого дела карманы себе набивал. Свои лопаться стали, и племянниц не забыл.
— Кто, государыня, Богу не грешен, царю не виноват.
— Крепко был виноват светлейший. А главное — напоследях так обленился, таким сибаритом заделался, что кабы не военачальники наши, все турецкие дела угробил.
— Спорить, государыня, не решусь. Ведь я только в объяснение тяготений Платона Александровича.
— А что, канцеляристы в последнее время какие у светлейшего были? Толковые ли? Кто-то же все дела потемкинские делал? Не он же сам, на софе лежа да в соболя кутаясь. Уж не к лицу и не по летам, а все натешиться не мог.
— Вы о походной канцелярии, государыня?
— А что, у него другая какая была?
— О другой, пожалуй, неизвестен, а вся походная, сколько мне известно, преимущественно на одном человеке держалась.
— И кто ж такой?
— Не думаю, ваше величество, чтобы имя его было вам знакомо: Грибовский. Адриан Грибовский.
— Ну, и что о нем скажешь?
— Да что сказать. Покойный Григорий Александрович к делам своим никого не допускал. Разве со стороны разберешь.
— Хитришь, хитришь, Храповицкий. Выкладывай, что за пазухой прячешь.
Ведь прячешь, а?— Лет ему немного. По моему разумению, не более двадцати пяти.
— Платону Александровичу ровесник.
— В Московском университете учился.
— Окончил?
— О таком не слыхал. Сдается мне, до окончания курса вышел. В канцелярии губернаторской в Петрозаводске оказался.
— Далеконько. У кого же?
— У Гаврилы Романовича Державина.
— Правдоискатель, значит.
— Как раз напротив, ваше величество. Державин его казначеем в приказ общественных денег назначил, а он, грешный человек, там и проштрафился.
— Перед чужими денежками не устоял?
— Не устоял, государыня. Растратил. И немало.
— Судили?
— А вот это нет. Гаврила Романович растрату выплатил и от суда Грибовского спас.
— Приятели?
— Да нет, где там. Скорее Гаврила Романович в талант литературный Грибовского уверовал. От чистого сердца брату по перу помочь решил.
— Повезло прохвосту. А талант-то и впрямь есть?
— Не читывал его опусов, но Гавриле Романовичу как не верить.
— Стихи, что ли, сочиняет?
— Помнится, прозу. Даже пьески писать пробовал.
— И то сказать, кто смолоду не куролесил. Сколько растратчику-то от роду было?
— Не более двадцати. Гаврила Романович тогда еще говорил: ошибка в фальшь не ставится.
— Ошибка, значит. А дальше что с литератором стало?
— Доподлинно не скажу, а только Гаврила Романович его светлейшему представил — как раз Григорий Александрович по делам его сенатским хлопотал. Вот и оказался Грибовский у светлейшего в походной канцелярии. Да быстро так и заведующим стал. От Григория Александровича ни на шаг.
— И что, Таврический доволен им был?
— Не то чтобы хвалил, но и о жалобах слухов не доходило.
— И что, теперь не у дел остался?
— Похоже на то.
— Хлопотал ли за него кто?
— Не слыхал. А вот в прихожей у Платона Александровича его видали. Так полагаю, покровительства приходил искать.
— Отлично. Тогда так и сделаем. Надо бы так устроить, чтобы Платон Александрович сам его выбрал, а мы согласие дадим. Слышишь, Храповицкий?
— Нет ничего проще, государыня.
— А с Грибовским на особности поговори. Служба-то его все равно императрице будет — чтобы помнил, в фокусы разные не пускался.
— Поспешить прикажете, государыня?
— Непременно. Чтобы Платон Александрович после тебя с этим литератором толковать начал. Да, кстати, что сочиняет сей молодой человек?
— Будто бы воспоминания. О светлейшем.
— Ишь, прыткий какой. Тем лучше.
Петербург. Зимний дворец. Екатерина II, А. А. Безбородко.
— Государыня, свершилось! Самые страшные предположения не доходили до такой крайности. До такой страшной крайности! 21 января был казнен его королевское величество Людовик XVI–й. И это начало 1793–го года!