Граф Соколов — гений сыска

Заключенный, на краткое мгновение вырвавшийся из тюремных стен, играл столь вдохновенно, что каждый сидевший в зале понял — творческая сила всегда идет лишь от Бога. Затаив дыхание, зал внимал страстной игре.

Даже видавшие виды меломаны не могли припомнить такого успеха, с которым скрипач исполнил “Цыганские напевы” Сарасате. Публика поднялась с мест, сгрудилась возле сцены, бесконечно аплодировала, раздавались крики «бис!”, к ногам Казарина летели цветы. У многих на глазах блестели слезы восторга.

Бегство

Пока зал ликовал, в ложу к Соколову вошел Жеребцов. На его бесхитростной физиономии была написана озабоченность. Наклонившись к уху сыщика, Жеребцов взволнованно выпалил:

— Аполлинарий Николаевич, у входа жандармы... вас ждут, хотят арестовать. Я вышел покурить, а среди этих... мой знакомец, вместе когда-то служили. Вот, сказал мне. Что будем делать?

— Много их? — В голосе Соколова зазвучал азарт.

— Десятка полтора, пустяки, отобьемся.

Соколов перебил:

— Это не беда, отобьемся и прорвемся, да куда девать нашего виртуоза? Надо и о нем подумать. Если мы заварим бучу, то его никак не спасем.

Жеребцов, мечтавший о драчке с жандармами, несколько разочарованно произнес:

— Тогда сейчас же забрать нашего каторжника и — аля-улю! — через черный ход на Средний Кисловский. Оттуда — на Новую Басманную.

Соколов удивился:

— Что там?

—Моя невеста, генеральская дочь живет — Танюша. Я говорил с ней, она будет рада приютить вас на несколько дней. Там искать не догадаются. А потом я достану всем фальшивые паспорта, и мы, — Жеребцов вздохнул, — уедем жить за границу.

— Нет, братец, захолустная Швейцария или шумный Париж — узко там моей натуре, как в клетке задохнусь! Вот, Вениамин кончил играть — пойду встречу его за кулисами, если уже с наручниками моего маэстро там не поджидают.

Соколов поднялся с места, шепнул Жеребцову:

— Мне есть где спрятаться, не беспокойся! Кошко на концерте? Прекрасно! Найди его, скажи, пусть незаметно сегодня в “Париж” придет. Коридорный поможет ему меня отыскать! Не волнуйся, отобьемся и прорвемся, — повторил Соколов понравившуюся ему поговорку.

Погоня

Пока жандармы простодушно поджидали Соколова со спутником у выхода из консерватории, те пробрались к дальним дверям. Ошеломленный нежданным успехом Казарин мыслями пребывал еще на сцене, крепко прижимая к груди охапку цветов.

Они наконец оказались у массивных дверей, ведших в Средний Кисловский переулок. Соколов толкнул дверь, она была закрыта на внутренний замок. Сыщик раздраженно сказал:

— Да бросьте эту зелень, не до этого сейчас! Вот, как в мышеловке оказались.

Он подергал дверь, покрутил в замочной скважине гвоздем, который поднял с пола, — все тщетно. Вдруг Соколов поднял вверх палец.

— Тсс!

Где-то в коридоре, которым они прошли, в отдалении слышались сдержанные голоса — то погоня шла по следу. Голоса приближались.

Соколов выдернул из кобуры револьвер, вставил его в замочное отверстие. Грохнул выстрел, полетела пыль, Казарин испуганно сжался. Сыщик с размаху высадил дверь, и они оказались в едва освещенном переулке. Здесь, рядом с шумными улицами царила провинциальная тишина. С Верхнего Кисловского свернула запряженная парой коляска. В ней сидел загулявший человечек, весело горланивший недавно вошедшую в моду песенку:

Наверх вы, товарищи, все по местам, —

Последний парад наступает!

Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,

Пощады никто не желает.

Соколов выскочил на дорогу и страшным голосом гаркнул:

— Стоять! Полиция!

Испугавшийся горлопан тут же замолк, а возчик еще сильней хлестанул лошадей. Соколов с опасностью для здоровья уцепился на ходу за коляску, чуть не перевернув ее, треснул кулаком по голове возчика:

— Стоять, сукин сын! — и сам натянул вожжи.

Кони захрапели, встали на дыбы, но Соколов сдержал их. Он вытряхнул пьянчужку из коляски, подхватил Казарина и крикнул:

— Но, шалые, пошли! Гони, говорю!

Жандармы, выскочив вслед за беглецами, увидали лишь удаляющуюся на бешеной скорости коляску.

* * *

...Через три минуты скачки они выехали в Охотный ряд. Соколов вынул из кармана какую-то ассигнацию, швырнул возчику:

— Пошел прочь!

Еще через минуту они вошли в гостиницу “Париж”.

На первом этаже возле конторки Соколов увидал давнего знакомца — коридорного Афанасия Фунтова. Это был отпетый проходимец, любитель чаевых, балагур и вполне преданный полиции и лично Соколову человек.

Фунтов вскочил с табурета, быстро и низко кланяясь:

— Честь какая, сам граф Аполлинарий Николаич изволили пожаловать. Чем прикажете, ваше превосходительство, для вас нынче расстараться?

— Чего шумишь, глотка луженая? Скажи-ка, Афоня угловой “люкс” свободен?

Обезьянья физиономия Фунтова изобразила гримасу долженствующую обозначать улыбку.

— Дак была б “люкса” занята, для вас, Аполлинарий Николаич, мы б постояльцев оттедова вытряхнули! Провалиться мне на этом месте.

— Прикажи ужин в номер подать, а прибудет Кошко — к нам проводи! И ни одной живой душе — в штатском или военном — не докладывай, что я тут, иначе! — Соколов поднес громадный кулачище к носу Фунтова.

Заговор

Не прошло и часа, как явился мрачный Кошко. Он буркнул:

— Граф, чего ты чудишь? Зашиб адъютанта генерал-губернатора, его в Лефортовский военный госпиталь отправили, а он, между прочим, племянник товарища министра внутренних дел Лыкошина. И вас, господа хорошие, ищут уже по всей Москве.

Соколов сграбастал в объятия начальника сыска:

— В поле ветра ищут! Как говаривал покойный Тургенев, для контенанса пропустим по рюмочке.

Они подошли к отдельному столику, на котором стояли сортов десять водки в запотелых бутылках и обычная закуска — омары, черная икра, селедка, сыры.

Сердце всякого истинно русского человека смягчается при виде уставленного едою стола. Вот и Кошко выпил “померанцевой”, крякнул и умиротворенно сказал:

— Надо что-то придумывать, ведь тебя, граф, хотят под военный суд подвести. Гершельман не пожелает из-за тебя с Лыкошиным ссориться.