Графиня Де Шарни (часть 2)

– Это значит, Андре, что я вас люблю!
– нежно произнес Шарни.

Андре прижала руку к груди и вскрикнула.

Затем, словно подброшенная пружиной, вскочила и стиснула руками виски.

– Он любит меня! Любит!
– повторяла она.
– Но это же невозможно!

– Андре, вы можете сказать, что вам невозможно любить меня, но не говорите, что мне невозможно любить вас.

Она взглянула на Шарни, словно желая убедиться, правду ли он говорит; огромные черные глаза графа оказались куда красноречивее, чем его уста.

Андре не могла поверить его словам, но взгляду его не верить не могла.

– Господи!
– прошептала она.

– Господи! Есть ли на свете существо несчастней меня?

– Андре, - продолжал Шарни, - скажите, что любите меня, а если не можете этого сказать, то хотя бы скажите, что не питаете ненависти ко мне.

– Ненависти к вам?
– воскликнула Андре.

И ее глаза, такие спокойные, ясные, чистые, вспыхнули огнем.

– Сударь, вы совершенно заблуждаетесь, приняв мое чувство к вам за ненависть.

– Андре, но если это не любовь и не ненависть, то что же?

– Это не любовь, потому что мне нельзя вас любить. Разве вы не слышали, как я только что воскликнула: "Есть ли существо на свете несчастней меня.?

– Но почему вам нельзя меня любить, Андре, если я люблю вас всем сердцем?

– Этого я не хочу, не могу, не смею вам сказать, - ломая руки, отвечала Андре.

– А если то, что вы не хотите, не можете, не смеете сказать, мне сказал уже другой человек?

Андре обеими руками ухватилась за Шарни.

– Что?
– воскликнула она.

– Если я это уже знаю?
– продолжал граф.

– Боже мой!

– И если, узнав это, узнав вашу ужасную тайну, я счел, что в своем несчастье вы стократ достойней уважения, и решил прийти и признаться вам в любви?

– Если это так, сударь, то вы самый благородный, самый великодушный человек на свете!

– Я люблю вас, Андре! Люблю вас! Люблю!
– повторил Шарни.

– Господи!
– воскликнула Андре, воздевая руки к небу.
– Я даже не подозревала, что на свете бывает такое счастье!

– Но, Андре, скажите и мне, что любите меня!
– настаивал Шарни.

– Нет, на это я никогда не решусь, - отвечала Андре, - но прочтите письмо, которое должны были бы вам вручить, если бы вы лежали на ложе смерти.

И она протянула графу письмо, которое он ей только что вернул.

Пока Андре прятала лицо в ладонях, Шарни быстро сломал печать и, прочтя первые строки, вскрикнул; он простер к Андре руки и прижал ее к своей груди.

– С того дня, как ты меня увидела, все эти шесть лет...
– бормотал он.
– О святая! Как же я должен тебя любить, чтобы ты забыла об испытанных страданиях!

– Боже!
– шептала Андре, клонясь, словно тростинка, под бременем нежданного счастья.
– Если это сон, сделай так, чтобы я никогда не просыпалась, или пусть, проснувшись, я умру!

А теперь оставим счастливых и вернемся к тем, кто страдает, борется, ненавидит, и, быть может, счастливцы забудут о своих злоключениях, как забываем их мы.

XIII

НЕМНОГО ТЕНИ ПОСЛЕ СОЛНЦЕПЕКА

16 июля 1791 года, то есть спустя несколько дней после только что описанных нами событий, два новых персонажа, с которыми мы не торопились познакомить наших читателей, дабы представить их в надлежащее время, сидели и писали за столом в маленькой гостиной на четвертом этаже гостиницы "Британик., расположенной на улице Генего.

Одна дверь вела из этой гостиной в скромную столовую, обставленную, как обычно обставляют недорогие меблированные комнаты, а вторая - в спальню, где стояли две одинаковые кровати.

Наши новые герои принадлежали к противоположному полу, и оба заслуживали, чтобы на каждом из них остановиться подробнее.

Мужчине можно было дать лет шестьдесят, ну, может, чуть меньше; он был высок и худ, выглядел суровым и одновременно восторженным; резкие линии лица выдавали в нем спокойного и серьезного мыслителя, у которого твердый, непреклонный ум преобладает над порывами воображения.

Женщина выглядела лет на тридцать - тридцать два, хотя на самом деле ей было уже тридцать шесть. По румянцу, по крепкому телосложению нетрудно было догадаться, что она происходит из народа. У нее были прелестные глаза того неопределенного цвета, что отдает разными оттенками серого, зеленого и синего, глаза ласковые и в то же время твердые, большой белозубый рот с сочными губами, вздернутый нос и подбородок, красивые, хотя и несколько крупноватые руки, пышный, дородный, стройный стан, прекрасная шея и бедра Венеры Сиракузской.

То были Жан Мари Ролан де ла Платьер, родившийся в 1732 году в Вильфранше неподалеку от Лиона, и Манон Жанна Флипон, родившаяся в Париже в 1754 году.

Одиннадцать лет назад, то есть в 1780 году, они поженились.

Мы уже упоминали, что женщина происходила из народа, что подтверждали имя, данное ей при крещении, и ее фамилия - Манон Жанна Флипон. Дочь гравера, она и сама занималась гравированием, пока в возрасте двадцати пяти лет не вышла за Ролана, который был старше ее на двадцать два года; с тех пор она из гравера превратилась в переписчика, переводчика, компилятора. Эта женщина с богатой натурой, не затронутой никакими пороками, никакими страстями, но не по причине сердечной скудости, а по причине душевной чистоты, отдала лучшие годы жизни тяжелому и неблагодарному труду по составлению книг вроде "Наставления по добыче торфа., "Наставления по стрижке и сушке шерсти., "Словаря мануфактур."

В чувстве, которое она испытывала к своему мужу, уважительность девушки преобладала над любовью женщины. Эта любовь была чем-то вроде чистого поклонения, не имеющей никакой связи с физическими отношениями; она доходила до того, что Жанна отрывалась от своей дневной работы, откладывая ее на ночные часы, чтобы самой приготовить еду старику, чей слабый желудок принимал только строго определенную пищу.

В 1789 году г-жа Ролан вела замкнутую, полную трудов жизнь в провинции. Ее супруг жил на мызе Ла Платьер, название которой он присоединил к своей фамилии. Мыза эта находилась в Вильфранше неподалеку от Лиона. Именно там пушка Бастилии потрясла их мирное житье-бытье.

С выстрелом этой пушки в сердце благородной женщины пробудилось все, что в нем жило высокого, патриотического, французского. Франция перестала быть просто королевством, Франция стала нацией, она перестала быть лишь страной, в которой живешь, и сделалась отечеством. Подошел праздник Федерации 1790 года; как мы помним, в Лионе он прошел раньше, чем в Париже. Жанна Флипон, которая, живя в родительском доме на набережной Орлож, каждый день видела из окна, как в небесной синеве восходит солнце и доходит до зенита над Елисейскими полями, после чего начинает клониться к густолиственным зеленым верхушкам деревьев, увидела в три ночи восход иного солнца, по-иному яростного, по-иному ослепительного, которое именуется Свобода; затем ее взор охватил великий гражданский праздник, а сердце окунулось в океан братства, откуда вышло, как Ахилл, неуязвимым, кроме одного-сдинственного места. Именно туда и поразила ее любовь, но эта рана все-таки не стала для нее смертельной.