Графиня Де Шарни

3. В Клермоне – сто драгун из полка Месье под началом графа Шарля де Дамаса;

4. В Варенне – шестьдесят гусар полка Лозена под командованием господина Рорига, господина Буйе-сына и господина Режкура;

5. В ДTне – сто гусар полка Лозена под началом капитана Делона;

6. В Музй – пятьдесят кавалеристов королевского немецкого полка под началом капитана Гунтцера;

7. Наконец, в Стене – королевский немецкий полк под началом его командира барона фон Манделя.

+++

– Это мне тоже нравится, – дочитав до конца, сказал король, – но если этим отрядам придется простоять в этих городах и деревнях день, два, три дня, каким предлогом можно оправдать их присутствие?

– Государь, предлог имеется: им будет приказано ждать охраняемую карету с деньгами, посылаемыми на Север военным министерством.

– Ну что ж, – с нескрываемым удовлетворением произнес король, – все предусмотрено.

Шарни поклонился.

– Кстати, о деньгах, – сказал король, – вы не знаете, получил господин де Буйе тот миллион, что я ему послал?

– Да, государь, только известно ли вашему величеству, что этот миллион был в ассигнациях, которые на двадцать процентов обесценились?

– Но хотя бы с учетом этой потери он смог их получить?

– Государь, прежде всего один преданный вам подданный вашего величества почел за счастье выдать взамен ассигнаций сумму в сто тысяч экю без всяких вычетов, разумеется.

Король взглянул на Шарни.

– А остальное, граф? – спросил он.

– Остальное, – отвечал граф де Шарни, – учел господин де Буйе-сын у банкира своего отца, господина Перго, который выдал ему всю сумму векселями на имя господ Бетман во Франкфурте, которые приняли эти векселя к уплате. Так что денег теперь вполне достаточно.

– Благодарю вас, граф, – сказал Людовик XVI. – А теперь назовите мне имя того преданного человека, который, расстроив, быть может, свое состояние, выдал господину де Буйе эти сто тысяч экю.

– Государь, этот преданный слуга вашего величества очень богат, а потому в его поступке нет никакой заслуги.

– Тем не менее, сударь, королю угодно знать его имя.

– Государь, – с поклоном возразил Шарни, – он оказал эту ничтожную услугу вашему величеству с единственным условием: чтобы его имя не называлось.

– Но вы-то его знаете? – спросил король.

– Знаю, государь.

– Господин де Шарни, – произнес король с той сердечностью и достоинством, которые проявлял подчас, – вот кольцо, оно мне очень дорого…

– И он снял с пальца простое золотое кольцо. – Я снял его с пальца моего умирающего отца, когда целовал его холодевшую руку. Его ценность в том, что я с ним связываю, оно не имеет другой цены, но для сердца, которое сумеет меня понять, оно станет дороже самого дорогого бриллианта. Перескажите моему верному слуге то, что я сейчас вам сказал, господин де Шарни, и передайте ему от меня это кольцо.

Из глаз Шарни выкатились две слезы, дыхание его стеснилось, и, трепетно опустившись на одно колено, он принял из рук короля кольцо.

В этот миг дверь отворилась. Король торопливо оглянулся: отворившаяся дверь была столь явным нарушением этикета, что это происшествие можно было расценивать как страшное оскорбление, если только оно не оправдывалось насущной необходимостью.

То была королева; она была бледна и держала в руках лист бумаги.

Но при виде коленопреклоненного графа, целующего кольцо короля и надевающего его себе на палец, она вскрикнула от удивления и выронила бумагу.

Шарни встал и почтительно поклонился королеве, которая, едва шевеля губами, пробормотала:

– Господин де Шарни!.» Господин де Шарни!.» Вы здесь, у короля, в Тюильри?.» – И совсем тихо добавила:

– А я даже не знала!

И в глазах у бедной женщины застыла такая боль, что Шарни, не расслышавший конец фразы, но угадавший его, сделал по направлению к ней два шага.

– Я сию минуту приехал, – сказал он, – и хотел спросить у короля дозволения засвидетельствовать вам свое почтение.

На лицо королевы вернулся румянец. Она уже давно не слышала голоса Шарни и тех нежных интонаций, что прозвучали в его голосе.

И она простерла вперед обе руки, словно хотела идти ему навстречу, но тут же прижала одну из них к сердцу, которое, вероятно, билось слишком бурно.

Шарни все видел, все угадал, хотя на эти переживания, описанию и истолкованию которых мы уделили десять строк, ушло не больше времени, чем потребовалось королю, чтобы подобрать в дальнем конце кабинета листок, выпавший из рук королевы и подхваченный сквозняком, который поднялся, когда одновременно оказались открыты окно и двери.

Король прочел то, что было написано на этом листке но ничего не понял.

– Что означают эти три слова: «Бежать!.. Бежать!.. Бежать!… – и этот оборванный росчерк? – спросил король.

– Государь, – ответила королева, – они означают, что десять минут назад умер господин де Мирабо, а это совет, который он дал нам перед смертью.

– Государыня, – подхватил король, – мы последуем этому совету, потому что он хорош и на сей раз пришло время его исполнить.

Потом, обернувшись к Шарни, он продолжал:

– Граф, вы можете проследовать за королевой в ее покои и все ей рассказать.

Королева встала, устремила взгляд на короля, потом на Шарни и, обращаясь к последнему, произнесла:

– Пойдемте, граф.

И стремительно вышла: промедли она хоть минуту, ей было бы уже не по силам сдержать все противоречивые чувства, раздиравшие ей сердце.

Шарни в последний раз поклонился королю и последовал за Марией Антуанеттой.

Глава 18. ОБЕЩАНИЕ

Королева вернулась к себе в покои и опустилась на канапе, знаком велев Шарни затворить дверь.

К счастью, в будуаре, куда она вошла, было безлюдно: перед этим Жильбер испросил позволения поговорить с королевой наедине, чтобы рассказать ей, что произошло, и передать ей последний совет Мирабо.

Едва она села, ее переполненное сердце не выдержало, и она разразилась рыданиями.

Эти рыдания, столь бурные, столь искренние, разбередили в глубине сердца Шарни остатки былой любви.