Графиня Де Шарни

Андре горько усмехнулась.

– Ваша жизнь, сударь, представляет огромную ценность для человечества, и я первая буду просить Бога послать вам жизнь Долгую и счастливую, будучи далека от мысли сократить ваши дни… Но согласитесь, что вы рождены под счастливой звездой, тогда как других словно Преследует рок.

Жильбер молчал.

– Вот, например, моя жизнь, – немного помолчав, продолжала Андре, – что вы можете о ней сказать, сударь?

Жильбер опустил глаза и ничего не отвечал.

– Позвольте мне напомнить вам в двух словах… О, не беспокойтесь, я никого не собираюсь упрекать! Жильбер жестом пригласил ее продолжать.

– Я была рождена в бедности; мой батюшка разорился еще до моего рождения. Моя юность прошла в печали, и одиночестве; вы знали моего отца и знаете лучше, чем кто бы то ни было, можно ли назвать его нежным отцом… Два человека, один из которых так и остался для меня неизвестным, а второй.., человек другого круга, оказали на мою жизнь таинственное и роковое влияние против моей воли: один воспользовался моей душой, другой завладел телом. Я стала женщиной, даже не подозревая о том, что лишилась невинности… Из-за этого рокового обстоятельства я едва не потеряла любовь единственного любившего меня существа – моего брата. Меня, согревала мысль о, том, что я стану матерью и меня будет любить мое дитя: ребенок был похищен спустя час после своего рождения. Так я стала безмужней женой, матерью без ребенка! Дружба королевы была мне утешением. И вот однажды случаю было угодно, чтобы в одной с нами карете оказался красивый и отважный молодой человек; рок распорядился так, что я, не знавшая любви до этого дня, с первого взгляда полюбила его. Он же любил королеву! И именно мне она поверяла свои сердечные тайны. Мне кажется, вам довелось испытать безответную любовь, господин Жильбер; вы можете понять, как я страдала. Однако это было не все. Однажды королева сказала мне: «Андре, спаси мою жизнь! Более чем жизнь – честь!» Она хотела, чтобы я, оставаясь ему чужой, стала бы называться женой человека, которого я любила вот уже три года. И я стала его женой. Пять лет я провела рядом с этим человеком, сгорая изнутри и оставаясь внешне холодной статуей! Вы же врач! Ну так скажите: понимаете ли вы, как изболелось за эти годы мое сердце?.. И вот настал день несказанно счастливый! Моя преданность, мое молчание, мое самоотречение тронули этого человека. Я любила его, ни единым намеком, ни взглядом, ни жестом не давая ему понять о своих чувствах, и вот он сам, трепеща, пал к моим ногам и сказал: «Я все знаю, и я люблю вас!» Бог, желая вознаградить меня за пережитые страдания, позволил мне в тот день, когда я обрела супруга, найти и моего сына! Год пролетел как один день, как один час, как одно мгновение: в этот год я только и жила. Четыре дня тому назад земля разверзлась у меня под ногами. Долг чести повелевал ему вернуться в Париж и там умереть. Я не возразила ни единым словом, не пролила ни слезинки; я последовала за ним. Едва мы приехали, как он меня оставил. Нынче ночью я нашла его мертвого!.. Он там, в той комнате… Как вы полагаете, не будет ли с моей стороны слишком честолюбивым желание лечь в одну с ним могилу? Как вы полагаете: можете ли вы отказать мне в просьбе, с которой я хочу к вам обратиться? Господин Жильбер, вы – опытный врач, вы хороший химик; господин Жильбер, вы были передо мной очень виноваты, вам еще долго пришлось бы искупать свой грех… Дайте же мне надежный и быстродействующий яд, и я не только прощу вас, но умру, благословляя вас в душе!

– Ваше сиятельство! – отвечал Жильбер. – Ваша жизнь, как вы справедливо заметили, была тяжким испытанием, и Бог вас за это вознаградит. Вы прожили ее как мученица, достойно и свято!

Андре едва заметно кивнула, словно хотела сказать:

«Я жду».

– Теперь вы говорите своему палачу: «Ты повинен в том, что я страдала в жизни; дай же мне тихую смерть».

Вы имеете на это право, вы вправе также прибавить: «Ты сделаешь то, что я приказываю, потому что не можешь мне отказать…»

– Так что же, сударь?..

– Вы настаиваете на том, чтобы я дал вам яд?

– Умоляю вас об этом, друг мой.

– Неужто жизнь стала для вас так тяжела, что вы не в силах ее сносить?

– Смерть – величайшая милость, которую способны оказать мне люди, и величайшее благодеяние, которое мог бы ниспослать мне Господь!

– Через десять минут, ваше сиятельство, у вас будет то, о чем вы просите, – пообещал Жильбер. Он поклонился и шагнул к двери. Андре протянула ему руку.

– Ах! – воскликнула она. – В одно мгновение вы дали мне такое великое счастье, что это не идет ни в какое сравнение с тем горем, которое вы причинили мне в жизни!.. Благослови вас Бог, Жильбер!

Жильбер вышел.

За воротами он увидал фиакр, в котором его ждали Себастьен и Питу.

– Себастьен! – обратился он к сыну, снимая с шеи небольшой флакончик, содержавший жидкость цвета опала и висевший на золотой цепочке. – Передай от моего имени этот флакон графине де Шарни.

– Как долго я могу побыть у нее?

– Сколько захочешь.

– Где я смогу вас найти?

– Я жду тебя здесь. Юноша взял флакон и пошел в дом. Спустя четверть часа он вышел.

Жильбер бросил на него торопливый взгляд: флакон остался нетронутым.

– Что она сказала? – спросил Жильбер.

– Она сказала: «О, только не из твоих рук, мальчик мой!»

– Что она сделала?

– Разрыдалась.

– В таком случае она спасена! – обрадовался Жильбер. – Поди ко мне, сын!

Он обнял Себастьена, пожалуй, с большей нежностью, чем обыкновенно.

Однако Жильбер упустил из виду Марата.

Спустя неделю он узнал, что графиня де Шарни арестована и препровождена в тюрьму Аббатства.

Глава 5. ТАМПЛЬ

Но прежде чем последовать за Андре в тюрьму, куда ее должны были поместить по подозрению в соучастии, давайте отправимся вслед за королевой, которую только что препроводили в тюрьму как преступницу.

Мы уже упомянули о непримиримом противоречии Собрания и коммуны.

Собрание, как это случается со всеми учрежденными органами, не успевало идти вместе с народом; оно толкнуло народ на путь 10 августа, а само осталось позади.

Секции по собственному разумению, как могли, создали знаменитый совет коммуны; вот этот совет коммуны в действительности и стал во главе народа 10 августа, осуществив то, что проповедовало Собрание.

А доказательством этому служит то обстоятельство, что от коммуны король и пытался спрятаться в Собрании.

Собрание предоставило убежище королю, которого коммуна была бы не прочь захватить в Тюильри; задушить между матрацами, задавить меж дверей вместе с королевой и дофином, с волчицей и волчонком, как тогда говорили в народе.

Собрание сорвало этот замысел, успех которого – каким бы чудовищным он ни казался – явился бы, возможно, большим счастьем.

Итак, Собрание, защищавшее короля; королеву, дофина, весь двор, было, по существу, роялистским; Собрание, постановившее, что король будет жить в Люксембурге, то есть во дворце, было роялистским.

Правда, внутри роялизма, как и всюду, существовало свое разделение; то, что в глазах коммуны выглядело роялизмом, кому-нибудь другому казалось вполне революционным.

Лафайет, высланный из Франции как роялист, был по приказу австрийского императора арестован как революционер.

Итак коммуна стала обвинять Собрание в роялизме; кроме того, время от времени Робеспьер высовывал из норы, в которой он прятался, свою приплюснутую, вытянутую, ядовитую головку и с шипением выплевывал очередную клевету.

В это время Робеспьер как раз говорил, что мощная партия жирондистов предоставляет трон герцогу Брауншвейгскому. Вы только вдумайтесь: «Жиронда! Иными словами, та самая партия, которая первой бросила клич: „К оружию!“; которая первой вызвалась защитить Францию! Итак, чтобы прийти к диктатуре, революционная коммуна должна была противостоять роялистскому Собранию.

Собрание выделило королю в качестве резиденции Люксембургский дворец.

Коммуна объявила, что не сможет поручиться за безопасность короля, если он будет жить в Люксембургском дворце: из погребов Люксембургского дворца, как утверждала коммуна, подземные ходы вели в катакомбы.

Собрание не хотело ссориться с коммуной из-за такой безделицы: оно предоставило ей самой выбрать для короля резиденцию.

Выбор коммуны пал на Тампль. Судите сами, насколько хорош этот выбор! Тампль – далеко не Люксембург: это не дворец, связанный подземным ходом с катакомбами, выходящий одной стеной на равнину, прилегающий под острым углом к Тюильрийскому дворцу и ратуше; нет, это тюрьма, находившаяся под неусыпным оком и на попечении коммуны; стоило коммуне протянуть руку, и ворота Тампля распахивались или запирались по ее мановению; это была старинная башня, которую окружили новым крепостным рвом; башня была приземистая, прочная, темная, мрачная; Филипп Красивый, олицетворявший королевскую власть, расправлялся в этой башне со средневековьем, восстававшим против него: ужели королевской власти суждено было самой доживать свои дни в этой же башне под давлением новой эпохи?