Грамота самозванца
Шрифт:
– Да нет у меня ничего подобного!
– Нет? И ты сможешь поклясться в этом на мощах святой Катерины?
Послушник замялся – открыто святотатствовать даже ради брата-иезуита? Пожалуй, это был бы уже перебор.
– Видишь эту книгу, послушник Грегуар? – Судейский поднял со стола пухлый том. – Знаешь, что это? Большой кутюм Нормандии! Сборник всех и всяческих законов. Клянусь, если в нем найдется хоть одна статья, подходящая для твоего дела, я тебя тут же отпущу. Естественно, с соблюдением всех необходимых формальностей.
Выслушав это, послушник перевел дух и улыбнулся:
–
– Надейся…
Чиновник лихо пролистнул книгу… и вдруг замер. Грегуар вытянул шею.
– Кто, будучи обвиненным в изготовлении фальшивых грамот, осмелится заявить, что это не фальшивки… Вроде похоже?
– Похоже, похоже, ваша милость! – закричал послушник. – Читайте же, умоляю!
– …тот должен предъявить королевскому суду сии грамоты, и, буде оные окажутся не имеющими преступной цены, означенный обвиняемый, на основании «Большого кутюма Нормандии», объявляется свободным от обвинения.
– Я согласен, согласен! – перекрестившись, воскликнул послушник. – Ваша милость, я сейчас же предоставлю вам эти грамоты… Я…
– Мне некогда ждать, – оборвал его чиновник. – Видишь ли, я сейчас уезжаю по одному крайне важному и весьма запутанному делу. Вернусь дней через десять – все это время ты посидишь в темнице, ну а когда вернусь, так и быть, предъявишь суду свои грамоты.
– Десять дней… О, ваша милость! – Упав на колени, Грегуар взмолился. – Подождите же… Или, если хотите, пойдемте со мной, здесь недалеко…
– Вот еще!
– Заклинаю вас именем святой Катерины! Вы куда едете?
– В гавань.
– Вот видите! Это как раз по пути…
– По пути… – Судейский вздохнул. – Чем-то ты мне пришелся по душе, Грегуар. Не знаю…
– О, я буду долго молиться за вас, ваша милость!
– Ладно, так и быть, идем… Раз, говоришь, недалеко…
– Рядом, ваша милость. Совсем рядом!
– Пойдешь впереди, а судейские слуги будут приглядывать за тобой, чтоб не сбежал.
– Как можно?!
– Я же отправлюсь за вами следом.
Они добрались до побережья безо всяких коллизий. Попросив подождать, послушник юркнул в кусты и сразу же вынырнул обратно, держа в руках несколько скрученных в свитки грамот, очень на то похоже, даже не бумажных, а пергаментных.
– Вот они!
Здоровяк передал грамоты судейскому.
– «Ин Ператор Демеустри»… – развернув, волнуясь, прочел Иван и, сдвинув на затылок шляпу, весело засмеялся. – Они!
А Грегуар, садовник Грегуар, тайный иезуит Грегуар, обманутый послушник, широко распахнул глаза от удивления и обиды, неожиданно для себя узнав в строгом судейском… того самого молодого дворянина, что когда-то проходил по внутреннему дворику аббатства Мон-Сен-Мишель и едва не повредил розы! Да и остальные, если хорошо приглядеться…
– Отдайте! – Вытащив из рукава кинжал, послушник бросился на Ивана… и, отлетев в сторону, затих, вытянувшись на белом песке пляжа.
– Ишь, – подул на кулак Прохор. – Прыгают тут всякие. Скачут.
– Надеюсь, ты там его не насмерть пришиб? – Иван вскинул глаза.
– Да через часок оклемается, – прищурился кулачник. – Нешто я не знаю, как бить надо, Иване?
А Иван
еще раз вчитался в буквицы, и сердце его пело, а в груди клокотала буйная радость. Ведь они выполнили приказ, выполнили! Вот они, грамоты – «Ин Ператор Демеустри»!Эпилог
Дома!
Осенний день – такие редки! —
Погож и молчалив.
Баркас тихвинского купца Лаврентия Селиверстова тяжело утюжил свинцовые воды Балтики. Лил мелкий дождь, и низкое серое небо сливалось с морем. Огромные волны вздыбливали суденышко на своих покатых спинах, словно дышали: вдох – вверх, выдох – вниз. Каждый выдох сопровождался тучей холодных брызг, бьющих прямо в лицо впередсмотрящему юнге Михейке. Парнишка ежился, упрямо протирая глаза, и упорно высматривал берег.
А он, берег-то, как раз и должен бы показаться, пора, ведь не сбились же с курса, стыдоба – тихвинским-то мореходам да от Стокгольма-города к Неве-реке дорожку не отыскать!
– Ну, как? – Старясь не поскользнуться на палубе, Иван подобрался к бушприту.
Михей улыбнулся во весь щербатый рот:
– Скоро придем, господине! Эвон, волнищи-то куда как меньше стали – уж точно в залив вошли.
Иван, хотя и не заметил, что волны стали меньше, кивнул и заговорил с юнгой о превратностях осенних плаваний.
– А куда нам деваться? – охотно рассказывал Михей. – Пока туда доберешься, в Стекольны… Вроде бы не так уж и далеко, да на таможне ладожской простоишь сколько, особливо ежели знакомцев нет. Пока в Швецию придешь… хорошо если к июлю месяцу… пока товар продашь да чего нового купишь – оглянуться не успеешь, как лето на зиму поворотит. Мы-то еще хорошо обернулись: и быстро, и с прибытком – эвон сколько меди везем!
– Ты болтай-болтай, да меру знай! – подобравшись сзади, зло оборвал парня купец. – Ишь, разинул хлебало!
– Ой, Лаврентий Федорыч! – Иван прищурился и расхохотался. – Нешто я в Стокгольме не видел, как вы медные слитки грузили? А я, между прочим, слыхал, что в Швеции русским запрещено медь продавать.
– Ну, это кому как, – довольно ухмыльнулся купец. – Людей нужных знать надобно…
– Я вижу, уж ты-то знаешь.
– Да знаю…
– Эвон! – перебивая беседу, вдруг закричал юнга. – Матера! Земля!
Купец приставил ко лбу широкую ладонь, улыбнулся:
– И впрямь земля. Губа Невская. Теперь скоро уж и Орешек, так что, можно сказать, приплыли – вот она, Родина!
– Родина, – тихо повторил Иван, вглядываясь в мутную зеленовато-серую мглу.
Впереди показался низкий берег и устье широкой реки, по обеим сторонам которого виднелись разбросанные там и сям деревни, в большинстве своем – чухонские, но попадались и русские и даже смешанные – не поймешь какие. Места эти издревле принадлежали то новгородцам, то шведам, и население было само себе на уме: примучивали поборами русские – поглядывало в сторону Швеции, ну и, соответственно, наоборот.
– Лодка! – обернувшись, воскликнул Михей. – Кажись, к нам грябают.