Грань веков. Заговор против императора

Первое из этих обстоятельств, уже отмеченное, – существование определенной дворянско-консервативной оппозиции екатерининской системе. Павел, конечно, не читал М. М. Щербатова, и тем интереснее сходство многих формул царя и историка: осуждение придворной пышности, разврата, безнравственности, цинизма, мечта о власти «твердой, благородной».

Если бы Щербатов дожил до 1796 года, ему, конечно, пришлись бы сначала по сердцу многие декларации Павла, и не ему одному; «стародумы» хотя и не имели шансов на исторический успех, но создавали некоторую почву для павловских утопий.

Второй российский источник находился на прямо противоположном общественном полюсе: народное неприятие «нового просвещения» вследствие нарастающего вместе с ним крепостнического гнета, отрицание екатерининской системы в целом и сложное влияние этого фактора на Павла, знавшего о «царистском мышлении» крестьянства и находившего здесь дополнительные доводы против образа правления и «цинической идеи» Екатерины II – Потемкина.

Третье обстоятельство, то, с которого и начался данный экскурс, – Великая французская революция и ее ближайшие последствия.

Как известно, одной из форм просвещенного разочарования в методах и результатах 1789–1794 годов было обращение мыслителей и литераторов во многих странах Европы к идеализированному прошлому. Исследовательница влияния французской революции на русскую литературу заметила, между прочим, что «философия реакционного романтизма ‹…› вдохновлялась неприятием послереволюционной действительности справа, с позиций защиты ниспровергнутого или до основания потрясенного революцией феодально-абсолютистского строя. С этим связана присущая многим романтикам ‹…› идеализация средних веков, их „рыцарских“ обычаев и нравов» [80. С. 88].

В этом смысле «Рассуждение о старом и новом слоге» Шишкова исторически сродни павловской апелляции к «средневековой мудрости»; царь, правда, заключает свои идеи в рамки европейской культуры, впрочем параллельно проповедуя и русский патриотический тон, русский обычай в управлении и быте. (Детали поведения Павла в быту, подчеркивающие его близость к русской, простонародной стихии в отличие от «матушкиного отчуждения», см.: 161. С. 352–355.) Шишков же более определенно держится славяно-российской основы, удивительно соглашаясь с Павлом, между прочим, насчет ломки языка, отмены или введения новых слов и тому подобного [91].

Итак, вторая половина XVIII столетия порождала немало объективных стимулов для «павловской попытки». Причины общественные: впечатления от французской революции, кризис, двойственность российского просвещения. Причины личностные – это детские и юношеские привычки Павла, прусское и другие европейские влияния, тот фон, который породил столь неожиданную, для многих странную и в то же время исторически не случайную консервативную идею Павла.

Эта идея в течение последнего четырехлетия XVIII века проявляется постоянно и многообразно.

Честь. О ней постоянно толкуют именные указы, приказы, устные сентенции государя – привить рыцарские понятия развращенному потемкинскому и екатерининскому дворянству. Павел совсем не лжет в отличие от беспрерывно лгавшей матушки, он практически всегда говорит и пишет то, что думает; ложь Екатерины была следствием ее стремления совместить несовместимое – самодержавно-крепостническую систему и просвещение; правдивость Павла – черта его системы, основанной на внутренне последовательных консервативных представлениях.

«Надо вспомнить о том, – пишет прусский агент из Петербурга, – как Павел поступил с Костюшкой. Поспешить освободить его, выдать ему значительную сумму, потребовать обещание никогда не сражаться против России, – это было одновременно благородно и мудро. Польский герой возобновил свою клятву, и, так как он человек чести, он сдержит ее. Таким образом, если Пруссии понадобится взбунтовать Польшу, то она не сможет рассчитывать на Костюшку» [174. P. 92–93].

Самые суровые приговоры павловских судов – по делам чести.

Поручик Московского драгунского полка Вульф в 1797 году нагрубил сразу нескольким командирам, отославшим находившуюся при нем «без письменного вида девицу». Аудиториат решил, «лишив чина, исключить из службы». Павел I усиливает наказание: «Сняв чины, посадить в крепость без срока» [154. Б. Оп. 10/99. № 184].

О подпоручике Сумарокове, спорившем со старшим командиром, и притом «обнажавшем саблю» (то есть едва ли не вызывая на поединок), генерал-аудиториат постановил: «лишить чинов, выключить из службы». Павел I: то же самое, но еще «послать в Сибирь на житье» [154. Б. № 236].

Вдовствующая грузинская царица жалуется в 1798 году на полковника Спешнева, командира русского отряда в Грузии, который «дал всей команде волю» и чинил «разные наглости и обиды». Спешнев отрицал вину, представляя благодарственную «квитанцию» покойного царя Ираклия. Аудиториат не находит Спешнева виновным, но Павел I двадцать третьего ноября 1798 года выносит окончательное решение: «Во уважение к царскому дому, в сатисфакцию оному, полковник Спешнев исключается из службы» [154. Б. Оп. 10/99. № 256].

Если при решении подобных дел встречались два мнения, царь, как правило, присоединялся к более строгому: например, о поручике Картавском, которого за растрату казны аудиториат находил необходимым лишить чинов, а командир, зловеще знаменитый генерал Линденер (и Павел – вслед за ним), – «лишить чинов, дворянства, заключить в крепость, продать имения, а если не хватит средств на покрытие растраты – взыскать с полковника» [154. Б. Оп. 10/99. № 203].

В то время как следующий царь, Александр I, обычно соглашался с решением генерал-аудиториата, Павел большей частью менял предлагаемую ему формулу: изредка – миловал, чаще – ужесточал наказание, как это было в смутном деле о поручиках Баранцеве, Дзыбине, капитане Степанове: они увели «вольную женщину Иванову» у своего полковника и устроили венчание Баранцева и Ивановой (священику пригрозили). Генерал-аудиториат решил исключить всех троих со службы, но царь был в день конфирмации особенно грозен и велел (24 января 1800 года) «всех трех, лиша чинов и дворянства, сослать в Сибирь» [154. Б. Оп. 10/99. № 203] [32] .

32

Брак сочли недействительным, ибо священник «сделал только малое чтение молитв без надлежащего установленного порядка»; Александр I в 1801 году вернул всем троим чины и дворянство, как «претерпевшим довольное наказание».

Честь была любимой темой бесед, приказов, приговоров Павла I. Многие наблюдатели (например, Ланжерон) отмечали стремление царя уменьшить в армии пьянство, разврат, карточную игру [107. В. № 274. Т. 1].

Идея рыцарской чести вызывала к жизни и ряд других.

Этикет. В связи с «рыцарской идеей» он понятен. Рыцарству свойственна повышенная значимость жеста, эмблемы, герба, цвета, формы.

Наполеон в своем уже частично процитированном суждении о Павле отмечал, что царь установил при своем дворе очень строгий этикет, малосообразный с общепринятыми нравами, малейшее нарушение мельчайшей детали которого вызывало его ярость, и за одно это попадали в якобинцы [См.: 175].