Грандиозное приключение

Бонни поднес Мередиту тарелочку с бутербродами. Тот отмахнулся. Стелла сказала, что тоже не голодна.

— Я не могу есть, когда я с вами, — сказала она Мередиту. — Меня просто вырвет. Это комплимент, правда-правда.

— Приходилось выслушивать и более лестные, — сказал он. Но, кажется, был доволен.

— Ничего не хочу. Ни сырного печенья, ни тарталеток. Только хочу слушать.

— Мне, по-моему, особенно и сказать-то нечего, — сказал он и прикрыл глаза, вверх-вниз мотая ногой в такт патефону. Она смотрела, как красные, как синие огни «Золотого дракона», прошив улицу, вспыхивают на стене.

— Я знала, что так будет, — сказала она. — Вот знала, и все.

Она даже не ему это сказала, она думала, он уснул. Он сказал:

— Это не моя комната. Моя — сзади, оттуда виден угол церкви.

— Мой дедушка там играл на органе, — сказала Стелла. — Когда пела Клара Батт [25] .

Она подняла глаза и встретила взгляд О'Хары из-за ходуном ходившего плеча Бэбз Осборн.

— Опять мисс Осборн плачет, — сказала она и спросила обиженно: — Почему вы перестали со мной разговаривать? Почему больше не поручаете мне делать записи?

25

Клара Батт (1872-1936) —английская певица, контральто.

— Ну что ты, — сказал Мередит и открыл глаза. — Это не я, это Роза. Переполошилась из-за твоего креста, заткнутого в носок. Решила, что я на тебя оказываю нежелательное влияние, так как ты из методистской семьи.

Насколько было прекрасней его левое веко, дрожавшее над зеленым глазом, всего, что ей приходилось видеть, и в жизни, кажется, ничего не встречалось ей ярче этих алых, обрызгавших галстучный узел точечек. На стене за его спиной висела картина: олень преклонял рога на скалистом мысу, под пухлявыми облаками. Вдруг олень стал зыбиться и вот поплыл наискось из рамы.

— Видишь ли, — доносился до нее голос Мередита, — ты прости, если я тебя огорчил, но только я не для тебя.

— То есть это потому, что вы слишком религиозный, да? — спросила она.

— Приблизительно в таком духе, — сказал он, и она боком повалилась к нему на колени, закрыла глаза, прогоняя вздыбленную комнату, и в щеку ей спокойно, гладко и кругло ткнулся монокль у него на груди.

Она проснулась в чужой комнате, увидела туалетный столик, зеркало, и на него намотано в точности такое, как у Джеффри, кашне. На столике у постели — жестяная пепельница и фотография в рамке: два молодых человека стоят в обнимку на пляжном песке. Один из них Мередит. Она вскочила в ужасе, что так поздно не дома.

Мередит еще был в гостиной, и Бонни. Сидели подле гаснущего камина. Бонни сказал, что проводит ее домой.

— Не надо меня провожать, — сказала она. — Мне тут рядом, сама прекрасно дойду.

Она уже шла к двери. С Мередитом не попрощалась. Была на него обижена, хоть сама не помнила за что.

Никогда еще она не ходила одна так поздно. Трамваев не было, и светили пустым улицам фонари. Она была готова к тому, что входную дверь заперли на засов.

На почтительном расстоянии за нею следовал Бонни. Он звонил дяде Вернону перед полуночью и объяснил, что Роза Липман настояла, чтобы Стелла осталась на устроенное правлением небольшое торжество.

10

За три дня до Рождества Вернон драил ступеньки у входной двери и увидел, как в конце улицы через дорогу переходит Мередит. Сунулся было в дом — был в рабочей одежде, даже рубашка без запонок, — но Мередит уже, окликнув, направлялся к нему. Пожали друг другу руки.

— Что такое, любезнейший? — сказал Мередит. — Ничего, надеюсь, не случилось?

— Да так. Радио просто, — сказал Вернон. Вынул из кармана суконку и промокнул глаза. Оба вслушались в чувствительные басовые такты поднимавшейся из подвала баллады.

— А все эти низкие ноты. Всегда меня из колеи вышибают. Я еще в армии заметил, когда музыка в обязаловку была.

Мередит сочувственно кивал. Оба задумчиво смотрели вдоль серой широкой улицы, мимо потемневших фасадов, туда, где незавершенный трансепт собора розовато пятнал высокое белое небо.

— «Над темной тихой тишиной», — вихляющим голосом подтянул Вернон и закашлялся.

— Да, кстати, — сказал Мередит. — Ваша Стелла, случайно, не страдает бронхитом?

— Не то чтобы, — сказал Вернон. — То есть, я что хочу сказать, застойные явления наблюдаются, в общем-то, в норме, но дело обостряется из-за ее характера, понимаете меня?

— Я потому спросил, что вчера она еле удержала факел. Как раз перед тем, как выходит Питер и гаснут эти ночники. Вы ведь видели пьесу?

— Какие ночники? — спросил Вернон.

— В детской. Слава богу, кашель особой роли не играл, это сцена с Чинь-Чинь… свет как раз и должен мерцать… но несколько отвлекал звук. Бонни положил в суфлерку пилюли. Я просто подумал — вдруг что-то серьезное.

— В легких у нее ничего серьезного нет, если вы про это, — сказал Вернон. — Мы водили ее на рентген — там у ней полный порядок.

— Ну и хорошо, — сказал Мередит.

— Я вам хочу возместить ваш расход на лекарство, — твердо сказал Вернон сухим, неприязненным тоном. Кажется, не только низкие ноты радио его раздражали.

И пришлось-таки Мередиту принять в ладонь неотвратимый трехпенсовик. От потрясения он заговорил про футбольный матч, который затевался первого января между их труппой и актерами, исполняющими на рождественских утренниках «Остров сокровищ» в «Эмпайре».

— Нет, это не про меня, — сказал Вернон. — Куда уж мячи гонять. Отгонялся.

Мередит объяснил, что речь идет о болельщиках, не игроках. Автобус отходит с площади Уильямсона в десять утра.

— Приходите, — улещивал он. — Мы будем так рады, если вы поедете с нами.

— Я подумаю, — сказал Вернон, тяжело протопал к дверной ручке и стал истово тереть медную голову льва.

Он обождал, пока Мередит скроется за углом, и потом только опять спустился, чтоб надеть выходной пиджак. Хотя все, кроме одного постояльца, разъехались на Рождество, ему неловко было черт-те в чем расхаживать по холлу. Потом он снова взбежал наверх — позвонить Харкорту.

— Возможно, мне не надо было настаивать на этих трех пенсах? — спросил он.

— Смотря какой у него был тон, — сказал Харкорт. — Он раздражался или искренне беспокоился?

— Вы ее не видели, верно? — разоблачал Вернон. — Так и не собрались…

— Нам же вернули деньги, — оборонялся Харкорт. — Я не виноват, по-моему, если отменили спектакль.

— Правление ею довольно, — сказал Вернон. — Ее особо отметили.

— Ну, вот видите. Значит, нечего беспокоиться.

— Так-то оно так, — сказал Вернон. — Да жизнь, подлюга, все норовит повторяться. — Он вжался плечом в стену и неотрывно смотрел на веерный верх окна. Через реку прокатился пушечный гул — ровно час дня.