Грани любви

Тейлор делает круглые глаза:

– Что, правда?!

Я киваю.

– Ну, истерик никаких не было, но она полчаса просидела в кладовке.

– Клаудиа! – Тейлор называет мою маму по имени. – Ну ты чего вообще!

Она подтягивает под себя одну ногу и поворачивается ко мне лицом. Ее кудрявые, волшебные волосы все еще держатся в пучке, как по волшебству.

– Ну, я думаю, тебе дико идет.

Мне впервые приходит в голову мысль, что Тейлор тоже напилась.

– Правда? – Я безбожно напрашиваюсь на комплимент. – Не слишком похоже на Стивена?

Тейлор смеется:

– Если представить, что Стивен стал девочкой. И похож на эльфа.

Она вытягивает из миски еще несколько зефирок – сердечко, луну и радугу, – потом кладет руку на подушку. Так близко к моей, что наши пальцы соприкасаются. И не убирает руку так долго, что я даже начинаю думать, что, может, это нарочно.

– Кстати, он рассказал мне про твой экзамен на права.

– Ага. – Я оседаю в глубь дивана, вжимая голову в плечи. – Да ничего страшного. В январе пересдам.

Тейлор кивает:

– Знаешь, я же королева параллельной парковки. Могу тебя научить.

– Правда? – Я смотрю на нее в упор, на ее щечки-яблочки и длинные острые ресницы.

Если я ее поцелую, язык у нее будет на вкус как самый сладкий сахар.

– Конечно, – отвечает она, вставая на ноги быстро и уверенно. Значит, не пьяная. – Пойдем.

– Что, прямо сейчас? – Я осматриваю свой наряд: огромная папина кофта и фланелевые пижамные штаны в брусничках. Каждый год мама дарит нам по паре таких штанов, чтобы мы надели их накануне Рождества.

Тейлор пожимает плечами:

– А почему бы и нет?

Почему бы и нет? Я сдаюсь и натягиваю ботинки, которые мирно дремали в прихожей на боку. Мы выходим на улицу и бредем, огибая дом. Пошел снег; пушистые снежинки застревают у Тейлор в волосах. На нашей улице припаркована всего одна машина: красный «вольво» перед домом Фаулеров. Тейлор заставляет меня припарковаться за ней раз пять-шесть и каждый раз дает четкие, лаконичные инструкции. Из нее бы вышел хороший учитель. Она терпеливая и не вцепляется в сиденье, как мама, когда ей приходилось ездить со мной.

– Видишь, у тебя получается, – одобрительно говорит она, игнорируя тот факт, что я минут семь пыталась подъехать к обочине. – Гораздо лучше, чем у меня тогда. Мне пришлось сдавать город четыре раза.

– Помню, – улыбаюсь я.

Тейлор затерроризировала всех за те несколько недель. Обижалась на любую шутку и убегала из нашего дома, оглушительно хлопая дверью в припадке праведного негодования и гормональной бури. Мама, несмотря на все свое нежелание воспитывать чужих детей, была вынуждена поговорить с Тейлор и попросить ее вести себя потише.

– Можно вопрос? – внезапно спрашивает Тейлор, откидываясь на сиденье. Я киваю, на секунду забыв, как дышать. – Почему мы больше не общаемся?

Почему мы… Я трясу головой. Тейлор серьезно смотрит на меня, склонив голову.

– Мы общаемся прямо сейчас, – говорю я.

– Нет, это понятно. – Она отмахивается от моих слов. – Но раньше мы проводили больше времени втроем, правда?

– Да, – медленно говорю я.

В голове ответ звучит у меня как одна из загадок, которые они со Стивеном так любят. У кого темные волосы и костлявые руки и кто так жалко влюбился в лучшую подругу и, возможно, будущую жену собственного брата?

– Да, – повторяю я. – Правда.

Мы перестали тусоваться вместе примерно в то же время, когда Тейлор наконец сдала на права. Когда они со Стивеном наконец смогли ходить на вечеринки с алкоголем, а я наконец поняла, что не хочу становиться Тейлор.

Она слегка морщит нос и продолжает:

– Так вот… – Тейлор театрально повышает голос. – На Новый год у Бодхи Пауэрс будет вечеринка. Если у Стивена пройдет похмелье, мы собираемся пойти. Давай с нами?

Я пару секунд размышляю о том, как это будет выглядеть со стороны.

– Может быть, – говорю я наконец.

Тейлор кивает, будто я уже согласилась.

– Хорошо, – говорит она, а потом протягивает руку и хлопает по рулю: – Ну, еще разок?

У Стивена на следующее утро и правда дикое похмелье. Я с каким-то злорадным наслаждением открываю окна в его комнате. Ледяной воздух со свистом проносится по комнате; яркое утреннее солнце отражается в сугробах за окном. Стивен со стоном натягивает на лицо подушку и вслепую кидает второй подушкой в меня.

– Вас изволит тошнить? – Меня охватывает жалость, когда брат резко перегибается через угол кровати. – Могу принести тазик.

Он отмахивается от меня, другой рукой приглаживая взъерошенные волосы:

– Сходи вниз, принеси пожрать.

– Они так или иначе узнают, что ты напился, – говорю я и все равно исполняю просьбу.

На ходу я подбираю с пола свитер Стивена. Серый с красным жаккардовым узором на рукавах.

– И хватит воровать мои шмотки! – кричит Стивен, но я уже натягиваю свитер через голову.

Внизу я нахожу банан и английский маффин. Когда я пихаю маффин в тостер, сквозь дверь скользит мама с утренней газетой в руке. Она просыпается очень рано; думаю, уже успела позаниматься на беговой дорожке или разобрать почту. Само ее существование кажется мне сейчас упреком.

– Привет, – говорит мама, хватая меня за колючую макушку и наклоняя, чтобы поцеловать меня в лоб. – Это ты вечером оставила миску с хлопьями?

А Стивен вообще напился.

– Прости.

– На столе осталось пятно, – добавляет мама и говорит: – А это что, свитер Стивена?

– Прости, – шиплю я, вырываясь из ее рук.

Звякает тостер. Прости, прости, прости. Я шлепаю маффин на тарелку и намазываю половинки арахисовым маслом и дорогущим вареньем, которое всегда покупает папа. Когда родители в прошлом году расходились, варенье исчезло из нашего холодильника на целых семь месяцев, и это при том, что папа с мамой по очереди жили в доме. Будто папа решил, что теперь не вправе оставлять здесь собственное варенье. Внезапно это тоже начинает меня бесить. Внезапно меня бесит все на свете.