Грани отражения

* * *

Луч осторожно пощекотал лоб Лии. Она поняла, что просыпается, находится на середине грани между сном и реальностью, когда тело еще спит, а мозг уже проснулся. Она не торопилась открывать глаза и шевелиться – еще немного удержать бы сон, который был таким приятным. И тепло одеяла, и мягкость подушек. И руки того, кто осторожно и ласково убирал её волосы.

Лия открыла глаза, встретив взглядом сидящего рядом Эрика.

– Доброе утро.

– Доброе.

Она замолчала, необычное ощущение того, что слова не нужны, не покидало её.

– Голодна?

–Есть немного.

И снова он нашел – как из молчания спокойно и незаметно перейти к разговору. Удивительная перемена в его лице заставила Лию всмотреться в него. До сих пор она никогда не видела улыбки на его лице. Сейчас же она касалась его губ, освещала лицо, пряталась в каждой черточке, превращая его лицо в мальчишеское, и смягчала спокойный неподвижный взгляд.

Эрик поднялся:

– Я жду тебя в столовой. Душ здесь, – он кивнул в сторону небольшой двери в стене спальни.

Когда Лия вышла в направлении столовой, навстречу ей заманчиво потянулся запах кофе, поджаренного хлеба – завтрака, безошибочно указывавший путь. Эрик стоял у стола, напряженно постукивая пальцами по спинке плетеного стула. Услышав шаги, он повернулся.

– Тебя что-то беспокоит?– несмело предположила Лия.

– Завтрак на столе,– Эрик улыбнулся, снова уходя от ответа.

– Спасибо, но мне пора. Я не ночевала дома и не предупредила мать. Представляю, как она волнуется.

– Я не отпущу тебя голодной, – он сложил руки за спиной, хмуря лоб.

Лия взяла стакан сока и бутерброд, неторопливо расправилась с ним, мысленно признавая, что она страшно проголодалась.

– Теперь ты меня отпустишь?– Она допила сок, наблюдая за тем, как та же улыбка снова освещает его лицо.

– Я не хочу отпускать тебя вообще. Но,– добавил он, – Я дал слово. Сейчас будет готова машина.

– Нет,– Лия встала. – Я доберусь сама.

– Почему?– Эрик нахмурился. Лия вздохнула:

– Просто дай время мне привыкнуть, что человек, которого я знала как одного, является совсем другим.

– Я не другой, – Яростно возразил Эрик, – Я тот, кем был с самого начала.

Лия обхватила себя руками, пытаясь собраться с мыслями и понятней объяснить то, что её смущало:

– Я знала простого Эрика с гениальным умом математика, который был из моего мира. Сейчас передо мной гениальный и могущественный Эрик, одним движением головы запускающий в ход многотысячную машину своей корпорации, имеющий влияние и вес в кругах, которые нам не знакомы. Это другой мир, а я о нем знаю только из телевизионных новостей и журналов.

– Это не мой мир,– Эрик оставался спокойным, но его пальцы нервно перебирали браслет часов на другой руке. – Я родился и вырос в семье простого строителя, где считали каждую копейку. Всё, что я хотел – это подарить своему отцу право на спокойную и безмятежную старость. Но не успел – работа подкосила его раньше, чем я смог сделать хоть что-то. Думаешь, я не знал – кто я и что из себя представляю? Убогий калека, не имеющий ничего, обреченный жить, опираясь и надеясь на других! Но я никогда не позволю себе чьей-то жалости, и уж зависеть от кого-либо не буду никогда!

Эрик отвернулся к окну. Спустя минуту он повернулся к ней и, словно ничего и не было, спокойно сказал:

– На улице холодно. Позволь проводить тебя.

Первое и второе не было связано друг с другом, но Лия ухватилась за протянутую ей возможность перемирия.

– Я буду только рада.

Она подошла к нему и, стараясь загладить вспышку, сказала:

– Я не хотела тебя задевать, я просто прошу время привыкнуть ко всему.

Эрик молчал. Только теперь Лия поняла, что его молчание имеет всевозможные оттенки – сейчас его молчание носило угрюмый характер, словно он закрылся от всего мира. Через секунду его настроение, как тяжелые осенние тучи, медленно ушло, подгоняемое слабыми проблесками улыбки.

– Хорошо, – он улыбнулся ей как маленькому ребенку, просящему приятную безделушку.

* * *

Зима медленно наступала на город. Накрывая его снежным одеялом, она вступала в свои права, не торопясь.

“В моей жизни всё отошло на второй план. Но, как может быть иначе, если в какой бы я уголок её не заглянула, везде он присутствует?”

– Опять спишь наяву?– Мила сдула с нового костюма воображаемую пылинку.

– Почти, – призналась Лия.

– Пошли, выпьем кофе, может тогда ты и проснешься.

В буфете было малолюдно, и проблем с пустыми столиками не возникало. Заняв место у окна, Лия неторопливо потягивала кофе, почти не слушая болтовню Милы. Поэтому она не сразу заметила, что та резко замолчала. Зато, большую фигуру Дорнота, возникшую рядом с ними, она заметила сразу – он подавлял своей мощью, почти граничащей с угрозой.

– Приятного аппетита, дамы.

Ян был как всегда – любезен и неотразим. Единственное, что досадно подействовало на настроение Лии, это то, что появление на горизонте нового врача, которых был холост и только недавно начал работу в госпитале, заставило Милу срочно вскочить и, заявив, что она вспомнила о срочном деле, исчезнуть в том же направлении.

Доктор сел на освободившееся место.

– Как Ваши дела?

– Всё хорошо,– улыбнулась Лия.

– Я уже и не думал, что застану Вас, Вы вечно в делах.

– Зима, а это значит, что работы прибавилось,– напомнила Лия. Разве он пытался искать её общества? Это было что-то неожиданное.

– Что Вы делаете после работы?– Стальные глаза Дорнота ненавязчиво изучали её, словно она была под микроскопом.

– Отправляюсь домой отдыхать.

– Действительно, вам достается больше работы. Хотя труд сестер привыкли не оценивать так, как подчеркивают работу докторов – с неожиданной теплотой в голосе произнес доктор, – Не переутомляйтесь. Ваше здоровье дороже, чем неблагодарная работа.

Он замолчал

– Неужели Вы не можете быть менее очаровательны или же хоть чуть добрей?

Лия поперхнулась и во все глаза взглянула на него.

– О чем Вы?

– Хорошего дня Вам,– доктор улыбнулся и поднялся из-за столика. Лия смотрела ему вслед, мысленно вешая себе на грудь медаль – “Осёл Года”. Судя по всему, Дорнот только что подарил ей комплимент, а она резво хлопала ушами. Большинство сказанного им так не вязалось с его обычной холодной отстраненностью, что Лия решила, будто доктор был слегка сам не свой. Иначе объяснить его резкие переходы от надменности до участия было бы невозможно.