Грани судьбы

— Да, один на сотню. Или даже один на три сотни. И мы останемся ради этого без горячего ужина? Лично я предпочитаю набить брюхо не только сытным, но и горячим. Клянусь кораблём Серого Капитана Руи, мы её заслужили.

— Ужин готов, — провозгласила наблюдавшая за котлом Рия. — Давайте миски.

Никого упрашивать не пришлось. Путники моментально расселись возле костра и принялись с аппетитом поглощать солидные порции тушеной репы с копчёной грудинкой, заедая крупнонарезанными ломтями хлеба. Даже вампирята, в человеческой еде не нуждавшиеся, тоже уселись в общий круг, облюбовав себе места по обе стороны от Наромарта: Женька справа. Анна-Селена — слева, рядом с Рионой. Йеми такое соседство, похоже, не слишком радовало, но отказать племяннице, чуть ли не за рукав притащившей его сесть рядом с вампирами, кагманец не решился.

— А почему именно кораблём? — по-простому дуя на горячее варево, поинтересовался Сашка. — Разве ты моряк?

— Э, парень, каждый марин — моряк от рождения и до смерти, куда бы не забросила судьба. Я уже пятую весну не выходил в море, но, Изон свидетель, для меня нет мечты желаннее, чтобы оказаться на палубе дракара и вдохнуть полной грудью солёный морской воздух. Надеюсь, она ещё исполнится.

— А что, в городе воздух был недостаточно солёный? Или недостаточно морской? — издевательски серьёзно спросил Женька. Анна-Селена отвернулась и хмыкнула.

— И то и другое, — словно не заметил подвоха Глид. — Настоящий морской воздух только там, где не видно берега. А в порту… Конечно, неплохо, но всё же это не то… Вообще-то у нас считается, что мужчина должен умереть как воин: в бою, с топором в руке. Но если боги ссудили иначе, и жизнь завершается в родном доме… Тех, кто не может выходить, наследники каждое утро выносят наружу и оставляют там на весь день: чтобы видели море, слышали море, чувствовали запах моря… Тот, кто всё же умирает в четырёх стенах и под крышей, считается навлёкшим на себя проклятье богов. Не хотел бы я себе такой доли…

Он смолк на полуслове, удивлённо уставившись куда-то за спину Гаяускаса. Балис встревожено обернулся.

Возле палатки стоял Серёжка, неумело замотавшийся в плащ.

На несколько мгновений повисла тишина, было слышно, как похрустывают в костре горящие полешки, да стрекочут в траве кузнечики.

Первым пришёл в себя мальчишка.

— Мне нужно… — глухо побормотал он в пространство, покраснел так, что это было невозможно не заметить даже в вечерних сумерках, и торопливо заковылял к кустам. Путешественники продолжали оторопело смотреть ему вслед. Балис, было, дёрнулся подняться, но остался сидеть. Если нянчиться с Серёжкой, как с маленьким, наверняка мальчишке будет обидно.

— А кто-то говорил, через два дня на ноги встанет, — скорее с удивлением, чем с иронией произнёс Мирон.

— Сам поражаюсь, честное слово, — признался Наромарт.

— Хоть бы обулся, чучело, — тихо произнёс на русском Женька. В душе у подростка восхищение Серёжкиной живучестью боролось с неприязнью. Ну, вот раздражал его такой героизм и всё тут. Уж такой положительный получался Серёжка — пробу ставить негде. Анне-Селене помогал, ящера поддерживал, дракона спас, пытку выдержал. Прямо сейчас отливай в бронзе и ставь перед Домом Детского Творчества, который раньше назывался Киевским Дворцом Пионеров. И хоть Женька понимал, что сам Серёжка, будь его воля, не стал бы влипать в истории, где приходится демонстрировать такой вот героизм, раздражение всё равно не исчезало и требовало выхода. Наплевать, что сейчас взбеленится Сашка, а Мирон Павлинович прочитает лекцию. Женька не хуже их знал, что к Серёжке он несправедлив. Знал, но не мог с собой ничего поделать. Да не очень-то и хотел.

Но Сашка не стал ругаться. Он просто спросил:

— Во что ему обуваться было?

И Женькино раздражение улетучилось неизвестно куда. В самом деле, никто не предполагал, что малыш сегодня придёт в себя, ни одежды, ни обуви ему не оставили. А когда нужда припрёт, тут уж кому угодно станет не до долгих поисков.

— Н-да, боевой парень, — уважительно протянул Олх.

Ящер выразительно зашипел, комично вытягивая шею.

— Он говорит, что Шустрёнок — настоящий воин, — перевёл Наромарт. — Пусть ещё и не взрослый.

Мирон вздохнул.

— Воин… Как чуть что — сразу воин… Разве он воевал? Почему так ценится способность сражаться, убивать? Он не воин, он просто — человек.

Балис молча кивнул. Друг высказал то, что давно уже лежало у бывшего капитана морской пехоты на сердце. Да, Гаяускас был офицером и не сожалел об этом, но давно уже чувствовал фальшь в том, что отвагу и стойкость непременно отождествлять с войной. А разве для того, чтобы вывести в море обыкновенный гражданский пароход или поднять в воздух самолёт смелость не нужна? Чтобы спуститься в шахту или начать сложную операцию? Да просто чтобы сказать «нет», когда большое начальство требует «да» и грозит за ослушание всеми мыслимыми и немыслимыми неприятностями. Редко ли в таких ситуациях пасовали те, кто не дрожал на поле боя?

— Ты не прав, — серьёзно ответил Скаут. — Если бы все люди были такими, тогда в твоих словах был бы смысл. Но люди — разные, как разные и орки, и эльфы, и драконы. Он — человек, но и инквизиторы — тоже люди. А воин… Воин не тот, кто умеет убивать других людей. Воин — это тот, кто, когда приходит беда, встречает её лицом и с тем оружием, которое у него есть, не смотря на опасность. А убивать… Это нетрудно. Научить убивать можно кого угодно, но от этого они воинами не станут.

Ящер кивнул, выражая свою поддержку словам полуогра. Мирон собрался возразить, но не успел: вернулся Серёжка. Мальчишка хотел залезть обратно в палатку, но тут его позвал тёмный эльф. Паренёк неуверенно подошел.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально…

— Ничего не болит?

— Не…

— Есть хочешь?

— Ага…

— Так садись с нами.

Серёжка хлопнул глазами и смущённо, но с затаённой радостью спросил:

— А можно?

Женька в голос хрюкнул. Вот отколол малыш. Сначала проявлял чудеса героизма, а теперь косит под домашнего мальчика, который без разрешения со двора не выходит.

Но никто маленького вампира не поддержал, а Анна-Селена бросила на него такой взгляд, словно он посмел обидеть её любимую куклу. Подросток в ответ равнодушно пожал плечами, а тёмный эльф совершенно серьёзно спросил:

— А почему же нет?

Серёжка совсем смутился. Потупил голову, переступил босыми ногами и выдавил из себя:

— Раз меня положили в палатке, значит я раненый, и мне надо лежать, да?

— Вообще-то да, — всё так же серьёзно ответил Наромарт. — Но раз ты всё равно уже встал, и у тебя ничего не болит, то давай-ка ужинать.

— Ага, — мальчишка радостно вскинул голову, большие глаза счастливо сияли. Чёрный эльф чуть сдвинулся в сторону, освобождая место между собой и Балисом. Совершенно счастливый Серёжка плюхнулся на траву, но тут же снова вскочил на ноги: приветственным свистом разразился сидевший по ту сторону костра ящер.

— Шипучка?! Быть не может!

С непривычной для его габаритов подвижностью сауриал обогнул костёр и оказался рядом с мальчишкой, показывая, что так оно и есть. Серёжка от избытка чувств прижался к холодной зелёной коже, даже не вспомнив о том, что при первой встрече планхед показался ему воплощением безобразия. Ящер в свою очередь, застыл на месте, не зная, как реагировать на такое поведение детёныша. И взрослые и маленькие сауриалы выражали свои эмоции иначе, чем люди. Шипучка не был даже уверен, что именно означает поступок Шустрёнка, не сомневался он только в одном: чувства у детёныша были самые добрые.