Граница безмолвия

«Если бы жизнь заставила…», — поймал себя на этой мысли Вадим Ордаш. В свои двадцать три года он уже не раз познавал на себе, что такое «жизнь заставила», считая, что самым очевидным проявлением подобного «насилия жизни» является его пребывание на этой заполярной, Богом и людьми забытой заставе.

После окончания средней школы Вадим Ордаш намеревался поступить в училище погранвойск, но в это время сослуживцев отца начали одного за другим арестовывать и, обвиняя во «враждебной» или «шпионской» деятельности, расстреливать [22] . Опасаясь, что и его постигнет такая же участь, начальник заставы майор Ордаш побоялся отправлять сына в военное училище, а отправил в Одессу, где Вадим без особых трудностей поступил в мореходное училище, на отделение мотористов. Похоже, что от ареста отец спасся только тем, что, сказавшись — по совету кого-то из друзей из штаба округа — больным, залег в одесском госпитале, а затем комиссовался. К тому времени, когда почти все офицеры из его и соседних застав были расстреляны или, в лучшем случае, посажены в сибирские концлагеря, все еще остававшийся под подозрением бывший начальник заставы возглавил неподалеку от Одессы рыбхоз.

22

В 1930-е годы коммунистический режим в СССР расстрелял 3 маршалов (из 5), а еще 13 (из 15) командующих армиями; 8 (из 9) адмиралов флота и адмиралов других рангов; 50 (из 57) командиров корпусов; 154 (из 186) командиров дивизий, всех 11 заместителей наркома обороны; 98 (из 108) членов Высшего Военного совета, всех 16 заместителей командиров армий. Только с мая 1937 по сентябрь 1938 года был расстрелян 26 761 офицер Красной армии и более 3 тысяч офицеров Красного Флота. В составленном для Сталина в ведомстве Берии, который, как официально утверждалось, возглавлял «передовой отряд Компартии СССР», списке лагерей, действовавших в СССР в 1937 году, называлось 37 лагерных комплексов по 200 лагерей в каждом! Число заключенных в коммунистических концлагерях в 1935–1937 годах достигало 6 млн человек.

Но в это же время НКВД начало проводить аресты среди преподавателей и курсантов морских училищ. После ареста двух парней из его группы Вадима тоже вызывали на допрос. Проходил он, правда, пока еще в качестве свидетеля, но Вадим понимал, что его обязательно попытаются превратить в «стукача» или же арестуют как «врага народа», «украинского буржуазного националиста», японского или румынского шпиона — набор ярлыков у коммунистов из НКВД был невелик, да они, нагло уверовав в свою безнаказанность, не очень-то и старались придавать подобным обвинениям хотя бы какую-то видимость правдоподобности. Но, опять же, на помощь пришел кто-то из знакомцев отца. За месяц до выпускных экзаменов Вадима срочно призвали в армию и направили мотористом на морской пограничный сторожевик.

…За ближайшей скалой, между валунами, что-то промелькнуло. Ордаш машинально рванул кобуру пистолета, положенного ему как старшине заставы, и прильнул к прибрежному склону. Это был песец. Заметив человека, он пробежал по каменистому мысу и, с разбега перепрыгнув на проходившую неподалеку льдину, исчез за её выступами.

В военное училище командир корабля Ордаша не отпустил, но разрешил закончить курсы младших командиров, где он прошел все азы задержания преступника, рукопашного боя, научился «читать» следы, владеть несколькими видами оружия и минерным делом — в том числе метать ножи и топоры, арканить, орудовать палицей, нападать или защищаться, пуская в ход всевозможные подручные средства. Причем, как вскоре выяснилось, не было в его наборе курсанта более старательного и способного, а главное, так стремящегося к самосовершенствованию.

Как потом открылось Вадиму, он оказался в группе усиленной подготовки, курсанты которой даже не знали, что на самом деле они проходят усиленный курс диверсий и армейской разведки. По-настоящему это стало ясно, когда на выпускные экзамены прибыли вербовщики из разведшколы и еще каких-то там секретных курсов, на которых готовили диверсантов, действовавших в глубоком тылу противника, в том числе и на морских базах.

Ордашу очень хотелось оказаться в числе избранных и отобранных. И он действительно оказался среди тех, кого после присвоения звания младшего сержанта не отправили в разведподразделе-ния, а задержали для дальнейших собеседований, прохождения медкомиссии и проверок.

Казалось бы, все шло хорошо, но как раз в те дни поступило сообщение, что отец его, бывший офицер погранвойск, застрелился. В посмертной записке он объяснял свой поступок семейными неурядицами. И они действительно были: жена оставила его, вышла замуж за своего давнего знакомого, подполковника, и уехала с ним в Ленинград. Однако Вадим знал, что с матерью отец уже давно не жил, что инициатором развода стал он сам, и расстались они с матерью мирно, вполне по-человечески. Так что из-за этих «неурядиц» стреляться отец не стал бы.

Очевидно, в НКВД на отца имелся какой-то компромат, потому что началось расследование, и с направлением Вадима Ордаша в разведшколу решили повременить. Хотя и не скрывали, что он — рослый, сильный, решительный, неплохо владевший немецким и молдавским, а значит, и румынским, и даже немного увлекшийся английским, — полностью устраивал вербовщиков. Их начальник, майор Доротов, так и сказал ему во время заключительной беседы: «Ты, парень, конечно, извини, обстоятельства пока что выше нас. Но запомни, что мы держим тебя в резерве. У нас только так: в надежном резерве! Рано или поздно мы тебя разыщем, и тогда разговор у нас пойдет иной. Запомни: у нас только так!»

Как потом выяснилось, именно этот майор похлопотал, чтобы младшего сержанта Ордаша направили на службу в погранотряд, расположенный неподалеку от Очакова. И тут его судьбой неожиданно — не исключено, что под натиском все того же майора Д оротова, — начал вплотную заниматься отчим, Дмитрий Радулин, только что дослужившийся до полковника и занимавший какую-то должность в штабе Ленинградского военного округа. Благодаря его вмешательству Вадим все же сдал экстерном выпускные экзамены в мореходном училище, получив после этого не только удостоверение моториста, но и право на звание младшего лейтенанта. И наверное, стал бы его обладателем, если бы не затянувшееся расследование гибели отца.

Приехав в Одессу, мать передала Вадиму совет отчима: немедленно подать заявление на переход из срочной службы в кадровую, то есть стать сверхсрочником. После чего все остальное он брал на себя.

Вадиму не очень-то хотелось оседать в какой-то из сухопутных частей, он уже успел заразиться морем. Но в том-то и дело, что оставаться в Одессе полковник Радулин ему не советовал. Очевидно, на отца действительно имелись какие-то компрометирующие материалы. Тем более что энкаведистов нервировали многочисленные связи майора Ордаша с осужденными, иногда уже и расстрелянными «врагами народа». Радулин так прямо и сказал ему: «Слишком много порочащих связей. Твой отец всегда пытался быть человеком с душой нараспашку, а в наши времена сие не приветствуется. Поэтому беги, служивый, из этих краев и не повторяй ошибок отца».

Сразу же после перехода на кадровую службу Вадим получил назначение в Ленинградский округ, однако держать его у себя под боком отчим не рисковал. Единственное, что он мог сделать для него, — это повысить в звании до старшины, чтобы сразу же направить на далекую заполярную 202-ю заставу, где его вряд ли кто-либо станет подозревать в «пособничестве мировому империализму».

Сам полковник в это время всячески стремился замять дело о самоубийстве бывшего майора Ордаша, поскольку «жить с бывшей женой «врага народа», преступно, путем самоубийства избежавшего справедливого народного суда», как доверительно сформулировал ему эту перспективу один из штабных «особистов», — для Радулина тоже было бы самоубийственно. Вот только удалось ли замять — этого старшина пока что не знал.

Пока под присмотром штабс-фельдфебеля [23] горные егеря и сибирские стрелки устанавливали палатки, обустраивая свой военно-полевой быт, фон Готтенберг решил провести совещание офицеров, на которое были приглашены и все три лейтенанта, командиры авиазвеньев.

Оборудованный на возвышенности, в скальной выработке, командный пункт аэродрома был похож на огромный дот, окна-амбразуры которого едва выступали над поверхностью, и расположены были так, чтобы ни в одном направлении не оставалось непростре-ливаемой, «мертвой» зоны. В этой долговременной оборонительной точке неплохо меблированный кабинет Хоффнера представал всего лишь в качестве одного из отсеков — непозволительно большого по размеру и слишком вызывающе обставленного.

23

Чин штабс-фельдфебеля люфтваффе приравнивался к званию старшины Красной армии.

— О секретности нашей миссии каждый из вас, господа, предупрежден, — проговорил оберштурмбаннфюрер, разворачивая перед склонившимися над столом офицерами карту «северного театра военных действий», охватывавшую пространство от Шпицбергена и Хельсинки до острова Врангеля и Чукотского полуострова.

— Естественно, — ответил за всех обер-лейтенант Энрих.

Готтенберг стоял у края стола, остальные офицеры — справа и слева от него. Лица у всех были суровыми, взгляды сосредоточенными. Они понимали, что осуществление операции «Полярный бастион» потребует от них риска, мужества и немалых жертв, однако приказ надо было выполнять.