ГРАС. Цикл

Вот интересно, а если бы я долго общался с какими-нибудь гуманоидами, а потом весь день вот так сидел и пересказывал, поверил бы мне Виталик? Наверное, ведь он не такой скептик. А я —Фома неверующий. Пока мне не покажутся и не дадут вложить палец в рану, я ведь не поверю».

В тот вечер они засиделись за обсуждением поволжского контакта допоздна. Окончательно было принято решение провести эту ситуацию по классу «бета» и разрабатывать её, по мере возможности, дальше, пока не выявится что-то более определенное. Рассказы Ирины и Виталия противоречили друг другу, да и закончился контакт, прямо скажем, не очень благополучно. И начался тоже. В общем, было много причин скрыть сенсацию от мировой общественности. В ту ночь большинство грасовцев осталось ночевать в штабе, но на следующий день Борисов сказал, что это безобразие пора прекращать, жизнь входит в нормальную колею -—и восстановил график дежурств. На ближайшую ночь он назначил сработавшуюся пару Ларькин — Рубцова.

10 августа регистрирующая аппаратура на входе в особняк зафиксировала проникновение в штаб постороннего лица. Судя по некоторым характерным параметрам электромагнитного излучения, это был мужчина лет сорока. Он был принят в кабинете майором Борисовым и проведён в секретнейшую лабораторию Ларькина, там он провел около сорока пяти минут. Перед этим у майора был серьезный разговор с капитаном Ларькиным. Судя по расстроенному выражению лица Виталия, разговор окончился очередной победой майора. Аня больше из лаборатории ни в тот день, ни в последующие не выходила.

На вторую ночь после возвращения Ирины и Виталия, когда они остались дежурить в штабе, Илья, как обычно, засиделся за компьютером допоздна. Впрочем, вряд ли он мог кому-то в чем-то помешать. Он никому и не помешал. Большаков, когда на него нападал компьютерный запой, помешать был просто не в состоянии — не более чем мебель. Когда во втором часу ночи темный «Толстяк», наконец, победил возбуждение клеток головного мозга Ильи и отправил их спать, тот неохотно повиновался. Но проснулся он довольно скоро, побрился, привел себя в порядок и исчез из здания. Ларькин, проводив его взглядом, рассказал Ирине старый анекдот про Штирлица, переиначив его так:

«Проститутки с Тверского, —подумал секретный программист Большаков.

Секретный программист Большаков, —подумали проститутки с Тверского».

Ларькин не предполагал, какие у этой истории могут быть последствия.

Утром Виталий и Илья встретились в беседке. День был солнечный, но ветер уже не согревал кожу тяжелым дыханием июля, а обвевал её августовской прохладой. Илья поеживался и выглядел каким-то напряженным.

— Слушай, Виталь... черт, даже не знаю, как сказать... Сказать —стыдно, не рассказывать —страшно. Может, скажешь, чего ободряющего...

—Случилось что-то?

— Э-э... да ты понимаешь, я же расстался со своей дамой сердца... Она вернулась, так сказать, в лоно семьи. А я покамест пошел в платную, так сказать, консультацию на Тверской. Вообще, что-то мне не везет в последнее время в личной жизни. Сплошные приключения.

—Подцепил неприятности?

—Да если бы... Дело в другом. Погоди, тут надо правильно изложить. В общем, ведьму мы взяли в ГРАС. Подожди, не перебивай. Короче, когда уже все сладилось, в самый разгар работы на самом интересном месте дама подо мной вдруг превратилась... в нашу стажерку. Вообрази, буквально на глазах, прямо подо мной... Бр-р... Прямо сквозь черты лица этой девчонки вдруг проступили Иринины — и наложились как будто бы сверху — и вот уже это она. И цвет кожи какой-то красноватый. Как у тропической лягушки. Черт знает, что такое! Ой, страх... Представляешь меня, как я нечто е...у — и с ужасом гляжу на то, что е...у?

У Ларькина от смеха подкосились ноги, и он присел на скамейку.

— И ведь если бы это продолжалось три-четыре секунды — куда там! Секунд двадцать, а то и все полминуты! И все это время я должен был делать соответствующие телодвижения. Потаращусь на неё вот так, время от времени помотаю башкой — и дальше. Хорошо, хоть у девки глаза были закрыты, ничего не заметила. Ой, как я только выдержал... А потом раз —и как туман рассеялся: опять та же дама.

Виталий наконец-то смог отдышаться.

— А что тут такого? По-моему, вполне приятно, даже возбуждающее разнообразие...

— Кой черт возбуждающее! Когда прямо на глазах, в самой интимной обстановке —страшно! Бли-ин, ужас. Тебе бы такое разнообразие —еще неизвестно, смог бы ты продолжать. Я смог! —Большаков, видимо, уже совершенно успокоился, в голосе его зазвучали привычные хвастливые интонации. —Слушай, так что это было? Вот это и есть ваш астом?

— Да, очевидно, она с тобой рассчиталась за июньский розыгрыш. Ирина —девка крутая, ей даже палец в рот не клади.

— Боюсь, тут дело не только в июньском розыгрыше. Хотя, конечно, не без этого. Не-ет, я сразу понял: ведьму взяли в ГРАС.

— Ладно, успокойся. Пошли работать.

Большаков ещё что-то недовольно бормотал про волжских колдунов, когда они заходили в здание. Поднимаясь по лестнице, они встретились с Ириной и преувеличенно бодрым тоном её приветствовали. Проходя мимо насторожившегося Ильи, Рубцова лукаво посмотрела на него голубыми глазами и шепнула: «Привет, Фома!»

Взгляд у неё был престервознейший.

К ужасу Ильи, Борисов поручил им с Рубцовой заняться разгадкой последних нерасшифрованных файлов Братства. Очевидно, после командировки в Саратов стажерка стала пользоваться его безграничным доверием. И симпатией. Он то и дело вызывал Ирину к себе анализировать разные куски уже переведенных текстов. В общем, стажерка была нарасхват. Скоро майор своими заданиями заморочил ей голову окончательно, и она попросила позволить ей сосредоточиться на чем-то одном.

Борисов выбрал доработку уже расшифрованных файлов и отправил её работать в библиотеку. Так что Илья на какое-то время вздохнул облегченно. По двум причинам. Во-первых, он получил возможность спокойно доиграть свою игру. А во-вторых, он всерьез начал побаиваться Ирину после той шутки, которую она с ним сыграла. ещё один день закончился сравнительно спокойно.

А ночью Большакову приснился сон.

Будто они вдвоем с Ириной живут в каком-то незнакомом заброшенном доме, причем по причине его заброшенности не столько живут, сколько обживают его. Притулившийся на склоне горы старый домик с полуразваленным крыльцом был плотно окружен деревьями. Из полутемных сеней они попадали сразу в главную и единственную жилую комнату. Вторая, в которую можно было проникнуть только через две расположенных на разных уровнях захламленных кладовки, была завалена всякими вещами, большей частью им не нужными. На стене в этой самой труднодоступной комнате висела фотография прежнего хозяина дома — большого красивого бородатого мужчины. Человек давно умер, умер не своей смертью. Он был то ли художником, то ли скульптором —в общем, человеком творческим. Дом словно хранил его дух до их прихода, был полон плодами его трудов, сам нес на себе отпечаток личности покойного хозяина.

В крышу дома, являвшуюся одновременно потолком главной комнаты, был врублен стеклянный фонарь, который ловил и направлял вниз своими наклонными стеклами лучи рассветного солнца. На полках вдоль стен, на многочисленных антресолях были расставлены запылившиеся и потускневшие от времени скульптуры, большие и маленькие, из дерева, глины и совсем неизвестных Илье материалов. Часто попадались автопортреты хозяина — всегда со скрещенными на груди руками или в какой-то иной «закрытой» позе, словно скульптор приказал своим творениям сохранить тайну его души.