ГРАС. Цикл

— Знаю. Анекдот. Мужик предлагает играть на деньги — кто первый крикнет: «Чуча!» Все стараются, орут «чуча!», а тот, кто всё затеял, спокойненько произносит: «А у меня козырная чуча». И сгребает бабки.

— Так вот, Россия — игрок, который может противостоять игроку с «козырной чучей».

— Для этого надо быть ещё большим наглецом или шулером. Например, поставить на кон фальшивые деньги.

— А ты как думал? — засмеялся Лесник. — Кроме того, сообщество с таким видом социальной организации, как в России, просто не может проиграть полностью.

— По-моему, у нас последние остатки социальной организации разваливаются.

— Ошибаешься — система на самом деле адаптируется к новым условиям. Просто на деле это не так красиво, как на словах. Но процесс уже близок к завершению. Чтобы тебе привести в пример из открытых материалов? Ты читал «Зияющие высоты»?

— Читал.

— Александр Зиновьев, конечно, умница. Но если даже Бессмертные иногда ошибаются, то что говорить о смертных? Зиновьев очень образно описал систему внутренней организации «социалистического» общества, назвав её социзмом. И совершенно правильно определил социзм как самый естественный и эффективный вид общественного устройства. По типу крысиной стаи. Помнишь, как члены союза художников рассказывают Мазиле о борьбе прогрессивного и отжившего в их сообществе и что он им отвечает?

— Он отвечает, что это просто борьба за право лизать задницу начальнику.

— Правильно. Зиновьев соотнес эту схему со всем обществом. Социалистическим. Назвал её социзмом и стал её клеймить. Его выставили на Запад, чтобы он посмотрел внимательно и поискал другой вид общественного устройства. Он посмотрел внимательно — и совершенно справедливо определил западный вид как завуалированный социзм. После того как зазомбированный американским братством Горбачев расшатал Советский Союз, который был очень опасен своей агрессивно-лицемерной идеологией, Зиновьев стал беспокоиться о судьбе России, звать её назад к социзму. Но если бы он вернулся сюда и пожил здесь не на гастролях, а обстоятельно, думаю, он понял бы, что система организации, по сути дела, не изменилась. Она сохранилась во всей её красоте.

— Даже задница ещё долгое время была старой; обкомовской.

— Зато лизали её с молодым задором, оттеснив стариков, свежие, полные сил кадры. Бывшие комсомольцы. А недавно и задницу обновили, теперь процесс пойдет гораздо веселее. Социзм жив, немного поменял окраску, его теперь с поправкой на идеологию можно назвать капсоцизмом, но сущность его от этого не изменилась. Морковке, правда, легче не станет. Станет труднее. Но российский социум выживет, так что философ зря беспокоится.

Подошло то время, которое было определено как час принятия эликсира первой формулы. Лесник взял термостат и ещё несколько минут охлаждал колбу в сенях. Илье он велел пока выполнять кумбхаку — дышать по системе йогов. Большаков закрыл глаза и сосредоточился. Один... два... дойдя до восьми, он задержал дыхание, затем с силой выдохнул. После шестого выдоха услышал поблизости шорох и открыл глаза.

Лесник протягивал ему колбу с жидкостью, которая за это время стала лимонно-желтой.

— Кажется, всё-таки уринотерапия, — с подозрением произнес Большаков, понюхав жидкость. — Should I kiss this piss forever?

— Нет. Хотя бы потому, что мочу пьют каждый день, а эликсир первой формулы — раз в десять лет. Пей, не тяни, быстрее отмучишься.

Илья, как было сказано, тремя большими глотками выпил эликсир. Его всего передернуло, лицо сморщилось.

— Фу, ну и гадость же! — сказал он изменившимся голосом.

— А то... — сочувственно произнес Лесник. — Утешься, повторная процедура тебе грозит не скоро. Я сам каждый раз корчусь.

— А запить чем-нибудь можно?

— Пока нет, терпи. Я скажу, когда можно будет. Пока дыши.

Большаков продолжил выполнять кумбхаку, и ему немного полегчало — в основном за счёт того, что внимание переключилось со вкусовых ощущений на поддержание нужного ритма дыхания. Через несколько минут Лесник разрешил ему хлебнуть водички, но есть запретил до утра.

Ночью у Ильи поднялась температура, а следующие два дня его донимали неожиданно возникавшие головокружения. Впрочем, это было не так уж неприятно, напоминало легкое опьянение. Лесник сказал, что Большаков легко перенес прием эликсира, потому что много лет перед этим вел довольно правильный образ жизни, занимался йогой и соблюдал соответствующую диету. По его словам, у других кандидатов в Бессмертные бывали гораздо более тяжелые «ломки».

Они продолжали занятия: чтение, обсуждение прочитанного и тренировки по удержанию защитного экрана. В первое утро после приема эликсира, позавтракав, наконец, Илья спросил:

— Вы сказали, что Бессмертные тоже иногда ошибаются. Союз как-то наказывает за ошибки?

— Это зависит от масштаба последствий. Небольшие ошибки анализируются, Совет даёт рекомендации на будущее. А за крупные ошибки могут назначить смерть.

— Ах, вот оно что... Поэтому никто из Бессмертных и не умер от старости?

Лесник молча кивнул.

— Значит, каждый рано или поздно ошибается по- крупному?

— Мы ведь тоже люди. Каждый умер в результате собственной ошибки — если включить в число ошибок собственную случайную гибель. А её, конечно, следует включить, — усмехнулся Лесник.

— Есть какой-то порядок... ритуал, что ли? Кто-нибудь пытался избежать казни?

— У Совета есть установленная традиция — провинившемуся показывают результаты его неправильных действий. Уж поверь мне, Совет может сделать это так ярко и убедительно, что желание сопротивляться своей участи у виновного разом пропадает. Жить и мучиться угрызениями совести о полях загубленной моркови? Раскаиваться можно всю жизнь — это, по человеческим меркам, лет пятьдесят — семьдесят. А представь себе бесконечное покаяние.

— Это ад. А вообще-то желание жить не пропадает? Утех, кто ещё не ошибся?

— Есть так называемый «кризис двухсот лет», когда полностью вырабатывается заложенная в генах программа жизни. Возникает желание умереть. У меня это совпало с походом князя Игоря на Константинополь. Царьград мы его называли. Примкнул к его дружине, бросался в самую гущу сражения, искал смерти... Но —как видишь... Не довелось. А после двухсот пятидесяти лет начинаешь привыкать, и самое главное — руководствуешься в своих действиях уже только рассудком, прочие центры мозга перестают вмешиваться в твоё поведение.

— Значит, жить всё-таки опять привыкаешь?

— Ты не представляешь себе, как это затягивает.

— Представляю.

— С точки зрения разума это тоже очень хорошо: раз жить хочется, есть стимул работать точно. Поэтому мы стараемся не ошибаться.

В последний день отпуска Илья и Лесник вышли ещё раз прогуляться на берег Сясь-озера, давшего название деревне. Полузаметённая тропинка шла через пустырь и сворачивала к основной группе домов — Даниловы жили немножко на отшибе. Сойдя с тропы, можно было шагов через пятьдесят выбраться на толстый лед. Что они и сделали. Идти стало легче.

— За что был приговорен к смерти мой предшественник? — спросил Большаков.

— За Чечню. Не рассчитал последствий государственной политики в отношении этого народа.

— Но вы сказали, что его уже тридцать лет нет в живых, а война началась недавно...

—...и не скоро кончится. Да, у нас наказание опережает преступление — точнее, его последствия. Но вот тут ошибок не бывает. Я уже говорил, наши методы определения будущих событий очень точные. Да впрочем, что я темню, дам тебе ещё дискету. Когда вернешься в Москву, прочитаешь. Знак запомнил? Ну-ка, воспроизведи.