Граждане Рима

При виде их Уна чувствовала снедающий ее бессильный гнев, равно как и нечто вроде непонятной зависти, из-за того что Пирра сгребла дочь в охапку и сбежала, что у нее хватило решимости, по крайней мере, на это, даже если ее ничто больше не удерживало.

Глядя на Пирру и Айрис, Сулиен ощутил несообразно сильный укол тоскливой боли, хотя не стал про себя напрямую сравнивать их с собственной матерью. По правде говоря, его даже не испугала собравшаяся в комнате большая компания, напротив, его охватила приведенная в полную боевую готовность жизнерадостность, и он попросту испытывал облегчение оттого, что люди все еще могут собираться большими группами, а не жить, пресмыкаясь, прячась от чужих глаз по двое и по трое.

И хотя Пирра была самым страшным примером, было тут и еще несколько людей с таким же оцепенело-оглушенным видом — пусть и не в такой крайней степени; злоба то и дело мелькала на лице мужчины, сидевшего рядом с Сулиеном, случайно прорываясь сквозь выражение сдержанной доверительности, ему свойственное. Мужчине этому, с мягкими темными волосами, было тридцать с небольшим, и звали его… Кальв, нет, Товий. Оказалось, что именно он написал на внешней стене «Все дороги ведут из Рима», и теперь, казалось, слегка смущен этим. «Ребячество», — пробормотал Товий.

Будучи рабом, Товий начинал с того, что с утра до вечера читал вслух своему неграмотному хозяину, тоже некогда бывшему рабу, позднее же исполнял работы, за которые на самом-то деле полагалось платить, вел счета или просто служил одушевленной записной книжкой. Теперь он учил обитателей ущелья читать фальшивые документы, которые изготовляла для них Лал, и подписываться новыми, фальшивыми именами.

— Нет, я тут не останусь, это точно, во всяком случае не навсегда, — сказал он. — Вот только не знаю, куда податься. Тут я, по крайней мере, знаю людей. Когда я сбежал, мне хотелось что-то делать: стучаться в дома, заходить в кварталы, где живут рабы, и просто говорить: «Ну, давайте же». Но я не мог. Теперь, если они сбегут сами, я помогаю им выстоять.

Сулиен посмотрел на Товия, потом отвел взгляд, пораженный его словами. Он подумал о руках Дамы, и тоскливое, жутковатое чувство шевельнулось в нем. Если он поможет Даме, а вслед за ним потянутся остальные, это не будет невеселым заштопыванием ран и искуплением чьей-то вины; вот увидишь, смутно подумал он, ты будешь работать во имя чего-то. А потом, если они с Уной когда-нибудь станут свободными?.. И тут, как ясный свет откровения, на него снизошла потрясающая, хотя и вполне очевидная мысль о задуманной Лео и Клодией больнице. Сулиен пришел в волнение. Но он не мог спросить Марка о больнице для рабов, поскольку, разумеется, Марку полагалось быть Гнеем и он не мог ничего об этом знать.

Лал на мгновение заколебалась, не зная, где сесть. Она почувствовала себя нахалкой, которой следовало бы оставить чужеземцев в покое, но одновременно ей показалось, что это будет выглядеть пренебрежительно, и она плюхнулась рядом с Уной, напротив Сулиена и Марка. Отчасти потому что Делир продолжал строить гримасы, она наклонилась над столом и шепнула:

— Ну что, догадались насчет моего отца и Зи-е?

— Нет, о чем? — оглянулся Сулиен. Зи-е и Делир сидели за разными столами в разных концах комнаты. Делир, явно отбросив всю напускную суровость предшествующего разговора, весело спорил с кем-то, то ли что-то объяснял, воздев руки в воздух. Зи-е вкушала свою пищу невозмутимо, с видом неколебимого сдержанного величия. Сулиен ничего не заметил, кроме разве того, что они пару раз обменялись взглядами.

— Они и вправду думают, что если будут сидеть в разных концах, то я ничего не пойму, — сказала Лал.

— Ты уверена?

Как и предполагалось, Сулиен не мог не заметить разительного несходства этой пары, но не знал, как выразить это, ненароком не задев обоих.

— Она… вроде как выше его… — запинаясь, пробормотал он.

— Не в том дело, — прошипела Лал. — Она может убивать людей голыми руками. — А затем поникшим тоном добавила: — Только она этого не знает.

— Как… почему она убивала?

— Конечно, она никого не хотела убивать, просто пришлось. Она была гладиаторшей, а все синоанки бьются так, без оружия, то есть иногда оно у нее было, в общем научилась она у себя разным штучкам, приемчикам всяким. И в конце концов это возненавидела. И чем больше она это ненавидела, тем хуже дралась, и поняла, что рано или поздно вообще станет никуда не годной и кто-нибудь убьет ее. И конечно, я все вижу и понимаю, как она это ненавидит, но мне все равно хочется, чтобы она показала людям, как это делается, им бы это пригодилось. Понимаешь, если бы, например, Пирра знала, что может убивать, ну пусть не убивать, а просто ранить, может, тогда у нее не был бы такой каменный вид. Я не за то, чтобы расхаживать и убивать первого встречного. Просто знать, что ты можешь. Но она не станет, Зи-е точно не станет.

Товий приумолк, вежливо притворяясь, что ничего не слышит, и все же он явно не был удивлен ни единым словом. Уна с Марком тревожно переглянулись: способности Лал держать что-либо в тайне показались им весьма сомнительными. Однако Лал держалась вполне естественно, называя Марка Гнеем, и доверчиво выслушивала его смешанное с правдой вранье, когда Товий спросил, откуда они и как им удалось бежать. И действительно, немного погодя Сулиен с удивлением понял, что опасность исходит не от Лал, а от Уны и Марка. Уна и Сулиен принялись начистоту рассказывать все, что знали о Лондоне, и как в детстве их разлучили. Лал слушала увлеченно и с благодарностью, но Сулиен чувствовал, что неотвратимо приближается момент, когда ему придется рассказать о кресте и о том, почему он направился именно сюда, и все, что минуту назад представлялось ярким и осмысленным, сменилось беспокойным, нечистым чувством. Ему не хотелось гадать, поверят ли Товий, Делир или Лал его словам или усомнятся в них.

Невнятно пробормотав, что Уна знала, где его искать, и украла бумаги, он замолчал. Никто явно не узнавал его, как узнал Дама, и, конечно, никому не было дела до истории о распятии, но Сулиен понимал, что она выплывет на свет и лучше рассказать об этом сейчас, но не мог собраться с духом.

Тогда заговорила Уна и стала объяснять, как поселившийся по соседству Гней рассказал ей о Хольцарте. Мельком и довольно туманно упомянула о распятии, а потом сказала, что они с Гнеем разошлись, когда она отправилась на поиски Сулиена, после чего снова встретились в Дубрисе. Марк, до того сидевший в удрученном молчании, стал вяло вторить ей, затем как-то ненароком упомянул, что работал в Сине, и внезапно Лал и Сулиен с тревогой заметили, что чересчур увлеклись его рассказом. Товий, имея в виду время, проведенное ими в услужении в воображаемом лондонском доме, спросил:

— Плохо пришлось?

— Хорошего мало, — спокойно ответила Уна, и, вместо того чтобы пускаться в дальнейшие выдумки или просто замолчать, обратилась к Марку: — Верно?

— Да, нас… били с утра до вечера, — поспешно сказал сбитый с толку Марк.

— Сам виноват, — вежливо откликнулась Уна. — Надо было пореже попадаться ему на глаза.

— Ну, уж если они за тебя принимались… Приходилось делать вещи и похуже. Например, его спальное белье.

— Потел? — рискнула предположить Уна.

— Хуже, — беспечно произнес Марк. — Чесался круглые сутки. — Уна кивнула, внутренне вздрогнув при упоминании о вымышленном постельном белье. — В общем, я так до конца и не решился, — продолжал Марк…

— Струсил, — осторожно поддела его Уна.

— Еще бы, — сказал Марк, — он потом понял, что у Уны какой-то план, и мне показалось… — Он выдержал умышленную паузу и мягко сказал: — Мне показалось, что это знак.

— Было ужасно, когда Гней узнал. Я считала его занудой. Да, сударь, нет, сударь. Ты казался таким надутым. Никогда бы не подумала…