Граждане Рима

Были и еще два обстоятельства, заставлявших его ждать. Во-первых, у него было чувство, что он должен быть здесь, чтобы услышать о смерти Марка, засвидетельствовать ее, раз уж он сделал ее возможной. Но кроме того, он иногда думал о Туллиоле и Клеомене и в конце концов понял, что надеется, что, быть может, им удастся что-нибудь сделать, быть может, удастся предотвратить ее. Он не верил, что нечто подобное может случиться. Но когда голова его была ясной, этого было достаточно, чтобы поддерживать его в состоянии мрачного и неопределенного, тревожного ожидания.

Поэтому, когда Габиний вошел, суровый, со сложенными на груди руками, на лице — ни следа оживленной приветливости, и начал, буквально теми же словами, какие воображал Варий: «Я хотел сам сказать тебе», — то Варий почувствовал студенистую дрожь во всем теле и вместе с тем нечто близкое к облегчению.

— Я обещал отправить тебя домой, но не могу. Мы не нашли его.

Варий на мгновение позабыл о Розе и родителях и пережил приступ ошеломительной радости, такой неожиданной и бурной на фоне бесцветного отчаяния, что все вокруг будто залил колышущийся нездешний свет. Но потом он с испугом вспомнил и сказал:

— Ничего не делай. Я все сказал. Это правда.

— Знаю, знаю, — примирительным тоном откликнулся Габиний. — Об этом не беспокойся. Мы говорили кое с кем из колонии. Кое-кто сам на нас вышел.

— Один из рабов?

— Да.

Варий сел у окна. Ему стало плохо. Потом он скучно подумал, что не имеет права испытывать ничего подобного после того, что сделал. Он облокотился о подоконник, подпер голову рукой и посмотрел на темные деревья.

— Ты думаешь, это то, что нужно, — сказал Габиний. — Но кажется — или, вернее, нам так сказали, — что нам до него не добраться. Они могут заметить приближение врага и просто исчезнуть. Они уже подумывают об этом. И явно тот раб ничего не сможет или не захочет сделать для нас. Поэтому у нас возникла небольшая проблема. Понимаешь?

Варий испытал мгновенное нерассуждающее удовольствие единственно оттого, что у Габиния возникла проблема.

— Видишь ли, мне никогда не хотелось вмешивать тебя во все это. Твоей вины тут тоже нет. Нам следовало быть более осторожными. И мне казалось, что это так. А у тебя, именно потому что ты большой путаник, множество хороших качеств. Я о тебе совсем иного мнения, чем о Лео.

— Да, я знаю, — раздраженно ответил Варий.

— Итак. С моей точки зрения, чтобы покончить со всем этим быстрее, необходимо, чтобы он покинул этих людей.

Казалось, Габиний хочет, чтобы Варий сам угадал, что он имеет в виду. Немного погодя он заметил:

— А ведь он стольким обязан тебе.

И до Вария постепенно дошло, почему Габиний так мрачен. На самом деле он пришел сказать: «Мне очень жаль, но в конце концов тебя, вероятно, придется убить», — почти, подумал Варий, как он мог бы сказать своему служащему: «Знаешь, какой был плохой год, боюсь, тебе придется уволиться». Мысль эта заставила его рассмеяться, и Габиний сразу же принял обиженный и смущенный вид.

После этого разговора Варий ощутил, что кровь быстрее бежит по жилам и сердце судорожно бьется в груди. Столь длительная безнадежность настолько притупила его чувства, что теперешнее возбуждение казалось неестественным, почти опасным, словно внезапно он стал вдвое выше и никак не мог привыкнуть к этому, не мог двигаться, не задевая за углы и не разбивая чего-нибудь.

Не будь идиотом, Марк, умолял он, оставайся там, где ты есть.

На самом деле он не думал, что у Марка много шансов, слишком уж близко они подобрались к нему, да и на кого он мог положиться — на него, Вария, на рабов?

Но теперь окружающее перестало бесследно исчезать в незримой воронке; положение стало неопределенным. Варий больше не мог часами сидеть, пустым взглядом уставившись на кедры; встав, он начал бесцельно бродить по комнате, даже впервые раскрыл одну из книг, хотя сосредоточиться на словах было трудно.

В тот вечер, в Золотом Доме, Фаустус был один, тяжело развалившись на диване в полуночно синей гостиной; рядом стоял графин с вином; ему не хотелось видеть даже Туллиолу, и он не замечал, что музыка, которую он слушал, давно кончилась.

— Почему бы вам не пойти ко всем чертям? — сказал он вместо приветствия, когда дверь открылась.

Но это была Макария, с помятым лицом, красными глазами, в руках она держала несколько тонких листков бумаги.

— Папа, папа, это так ужасно, прости, но ты должен прочесть это…

Фаустус грузно поднялся.

— Что, нашли они его?

Он мигом догадался, что Макария хочет сообщить о смерти Марка, потому что она никогда не позволяла ему видеть себя заплаканной. После всех этих недель и приступов ложной надежды он уже больше не верил в самый многообещающий вариант с похищением Марка. Ему сказали, что Вария допрашивают в связи со смертью женщины (явно задушенной), и он решил, что самое большее, на что остается надеяться, это что сцена убийства каким-то образом привела в действие проклятие Новиев и кто-то, кто уже не был Марком и никогда вновь не станет им, в ужасе скитается по империи.

— Нет, но это был он, Варий.

Макария протягивала Фаустусу признание. Варий показал, что Марк обнаружил, что он разворовывает имущество Лео. Гемелла застала его сразу вскоре после того, как он убил Марка, и стала кричать, приведя его в панику. Он никогда не собирался убивать ее и, увидев, что она мертва, не мог в это поверить; поэтому он оставил ее на вилле в Тускулуме, отчасти надеясь, что она всего лишь потеряла сознание, и, вернувшись, он найдет ее в полном порядке.

Потом он беспорядочно разъезжал по Риму, поднялся в Лаций, где и сбросил тело Марка в Тибр. Поскольку его до сих пор так и не нашли, теперь это совсем маловероятно.

— Но эти люди, которые видели его… — инстинктивно начал Фаустус, но глаза его уже помутились от слез.

Макария только покачала головой; она уже рыдала навзрыд, так что не могла говорить. Фаустус обнял ее, и она прижалась к нему так, как не делала этого уже много лет, по сути двадцать, после того как он развелся с ее матерью, а ей было тринадцать.

ЧЕРНЫЕ ШТАНДАРТЫ

После обратного пути сначала сквозь метель, потом под дождем, после длительной дороги сквозь мокрые буковые рощи Уна и Дама были настолько измотаны, задыхались и дрожали и вместе с тем настолько охвачены чем-то вроде беспорядочного оживления, что едва ли думали о том, что скажут про Тазия. Уна помогла Даме, который все еще морщился от боли, забраться в подъемник, и оба притихли, когда ноги их коснулись металлического днища и подъемник стал раскачиваться, опускаясь, а они погрузились в воспоминания.

Спустившись же, они оказались среди такого переполоха, что сразу обо всем позабыли.

— Что правда? Кто-то сказал мне, что это правда! — настойчиво спрашивал кто-то. Ему вторил детский голос:

— Ладно, ладно, она права, разве нет? Для начала надо было сказать нам, по крайней мере у нас был бы выбор. Зачем врал?

— Ты знал? Кто еще знал?

Несмотря на шум, Уна первым делом заметила Марка, возможно потому, что на него глядело сейчас такое множество народа. Он стоял на мосту, окруженный небольшой, но постоянно растущей плотной кучкой людей, и все же пока они не трогали его, оставив ему по меньшей мере полметра свободного пространства, отпихивая друг друга от него, как будто он был болен заразной болезнью.