Гражданин России

Отрицаю: «Нисколько не шучу. Вы – особа крайне внимательная и проявляете немалый интерес к занятиям. Это не может не дать желанные плоды».

Наталия Михайловна встает из-за стола, проходит в середину комнаты: «А сестрица моя тоже Вас радует достижениями в трудах?».

Я смущен, чувствуя подвох: «Конечно. Безусловно».

Наталия Михайловна утвердительно кивает: «Я так и знала! Вы не только меня, но и сестрицу мою, не склонную к обучению наукам, находите редкостной умницей! Вы, Кондратий Федорович, мастер людей вводить в заблуждение».

Во мне рождается импульс, идущий из глубины души: «Я всегда говорю правду. Одну только правду».

Наталия Михайловна смеется: «Ну, Вы попались! Вы даже не представляете, в какую ловушку угодили!».

Я заинтригован: «Вы о чём, Наталия Михайловна?».

Наталия Михайловна скромно теребит платочек: «Коли Вы клянётесь в своей откровенности… Вы можете предельно честно ответить на мой вопрос?».

Я без замешательства выражаю готовность: «На любой вопрос я смею ответить искренне, без тени лукавства».

Наталия Михайловна неожиданно вплотную ко мне подходит, ее взгляд становится пристально-серьезным: «Тогда скажите: Вы любите меня? (Я обескураженно молчу: еще бы! – довольно смелый вопрос.) Любите?..». (Наталия Михайловна начинает волноваться, улыбка сходит с лица.)

Я (прихожу в себя: это предложение? вот так поворот!) беру ее руку и прижимаю к своему сердцу: «Всей душой люблю Вас…».

Вдруг в комнату заглядывает Тевяшов Михаил Андреевич (отец Наталии Михайловны) и, размахивая «Московскими ведомостями», прерывает судьбоносный тет-a-тет: «Что тут происходит?! Позвольте-ка полюбопытствовать?! (Окидывает грозным взглядом дочь; со свирепым видом направляется ко мне.) Вы, батюшка, кажется, забылись! Я вынужден Вам напомнить, кто Вы есть, Кондратий Федорович. Вы – учитель моих дочерей. Я доверил Вам их неопытные сердца, незрелые умы. Решили воспользоваться положением?»

Задыхаюсь: «Нет, нет! Что Вы, Михаил Андреевич! В мыслях не было».

Тевяшов свирепеет: «Я те щас покажу: «В мыслях не было!» Мозги на место вправлю, можешь не сомневаться! Вмиг у меня образумишься (замахивается газетой)».

Наталия Михайловна бросается к отцу: «Папенька!..».

И тут я выпаливаю: «Прошу руки Вашей дочери!».

Краска сходит с лица Тевяшова: «Как? (Оглядывает меня и дочь, стараясь «прочесть» на наших лицах чувства, не подвластные холодному рассудку.) Верно, тут любовь замешена? Но, у меня есть и другая дочь, Анастасия Михайловна. Вы уверены в своем выборе, Кондратий Федорович?»

Наталия Михайловна возмущена сарказмом, передо мной неловко: «Папенька!».

Я собираюсь с силами: «Окончательно и бесповоротно. Невинность, доброта сердца Наталии Михайловны, её пленительная застенчивость и ум, обработанный самой природой и чтением нескольких отборных книг, в состоянии соделать счастие каждого, в коем только хоть искра добродетели зиждется».

Отец Наталии Михайловны, зная мое положение, справедливо обеспокоен: «Но, как вы жить-то собираетесь с Наташенькой? Жену надо содержать в достатке. А ты, Кондратий Федорович, чем будешь ее покоить? Долгу на тебе много. Деревня твоя невелика, да, к тому же, в закладе. Насилу, небось, проценты можешь платить?».

Имение Рылеевых – Батово – пришлось заложить, и даже перезаложить, в Петербургский опекунский совет. Мы в течение двух с лишним десятилетий выплачивали проценты, с трудом сводя концы с концами. Батово не могло приносить нам дохода, поскольку пашни были невелики, лес в значительной мере заболочен, земля скудна. Жалею ли я о таком раскладе дел в истории моей жизни? – конечно, нет. Если бы не тяготы собственного быта, разве смог бы я почувствовать, каково приходится простому люду? Разве в сердце моем пробудилось сострадание, если бы я на себе не испытал нужду и давление пораженческой атмосферы? Разве чувство соучастия страждущим предпочтительнее чувства личностного довольства?.. Разве все в моем тогдашнем окружении не способствовало мучительным думам о судьбах России?

Помимо трудностей с Батово, на киевское имущество отца покойного, коего я был наследник, наложили арест. Он был в последние годы жизни управляющим в имениях Голицыных, в чем-то ошибся – протратился, и вдова князя Голицына по смерти отца предъявила нам с матушкой иск в восемьдесят тысяч рублей. Имущество же Рылеева Федора Андреевича стоило не более десяти тысяч. А у матушки не оказалось даже нескольких рублей для выкупа ее портрета, хранившегося у отца! Я отправил ей в то время такую весточку: «О вельможи! о богачи! Неужели сердца ваши не человеческие? Неужели они ничего не чувствуют, отнимая последнее у страждущего!.. Вы пишете, дражайшая матушка, что не имеется у вас денег, дабы выкупить последнюю фамильную драгоценность, сыновнее сокровище – ваш портрет! Не присылайте лучше ко мне ни копейки, я, право, не нуждаюсь в деньгах, ей-богу, не нуждаюсь, постарайтесь только выручить портрет!».

Наталия Михайловна подбегает к отцу, обнимает его: «Благословите, папенька!».

Тевяшов немного успокаивается, ведь души в дочери не чает: «Я не запрещаю: с Богом. Только следует обдумать всё хорошенько. (Наталия Михайловна целует руку отца, счастлива.) Полно, полно!.. (Наталия Михайловна отходит в сторону.) Да, ты, батюшка, осознаешь ли важность шага? Женитьба – дело не шуточное».

Я не намерен отступать: «Понимаю всю ответственность. Средства к жизни сыщу… как-нибудь».

Тевяшов сомневается: «Ну-ну! А в отставку выйти ты надумал некстати. Ой, не к добру!».

Я, понуро, опустив голову, пафосно декларирую: «Для нынешней службы нужны подлецы, а я, к счастию, не могу им быть».

Отец Наташеньки язвит: «Выходит, Первый кадетский корпус выпускает подлецов? Стало быть, заурядное твое военное училище?».

Я вздрагиваю: «Ни в коем разе! Кадеты прозвали корпус «рыцарской академией» – в нем дух высокий накладывает свою печать на каждого».

Тевяшов ироничен: «Что это за дух такой?».

Рассказываю: «Михаил Степанович – инспектор классов. Он, делая обход, по четыре раза в день твердил нам: «Огромные богатства заключены в сердце человека». Поневоле задумаешься о делах выдающихся».

Тевяшов поддевает: «Как же! Я слыхал о твоих успехах, предприимчивый сорванец: говорят, ты не раз в корпусном карцере побывал. На короткой ноге знаком с беспощадной поркой? А за год до выпуска тебя чуть не исключили, так?».

Не моргнув глазом, сознаюсь: «Принял на себя провинность товарища». (Я так привык к наказаниям, что стал переносить их исключительно хладнокровно, хотя наказания и были суровыми: нас били шомполами, шпагами, сажали в корпусный карцер – настоящую «тюрьму» с зарешеченным окошком и деревянным лежаком. Мое сердце твердило мне: «Иди смело, презирай все несчастья, все бедствия, и если оные постигнут тебя, то переноси их с истинною твердостью, и ты будешь героем, получишь мученический венец»).

Тевяшов недоуменно пожимает плечами: «Чего ради?».

Я продолжаю, не обращая внимания на реплику: «Случайно обнаружилось, что я наказан без вины».

Тевяшов оборачивается к дочери: «Гляди, Наталия, за кого ты замуж собралась! Одумайся! У соседушки нашего сын – богатый помещик. Может… Приданое-то не полагается кадетам?».

Я широко улыбаюсь (вспомнилось «приданое»): «Дали – белье и серебряные ложки».

В нашем кадетском корпусе служил в качестве эконома добрейшей души человечище – Бобров Андрей Петрович. Он все свои средства расходовал на кадет! – каждому «недостаточному» выпускнику собирал имущество – две столовые и четыре чайные ложки, три перемены белья. Вручая добро кадету, говаривал: «Когда зайдет товарищ, чтобы было у тебя дать чем щей хлебнуть, а к чаю могут зайти двое или трое – так вот чтобы было чем». И стеганых розгами, наказанных, кадетов утешал постоянно – искал случая подозвать к себе виновника, при этом, бывало, напустит на себя грозный вид, как будто желая выговор сделать, а сам гладит кадета по голове и сует ему в руки гостинец. Благодарю Всевышнего бесконечно: удивительно повезло мне на встречи с ЛЮДЬМИ.