Гребаный саксаул

– Так точно.

– Ну вот. Уже лучше. Сержант, командуй!

Мы пересекли железнодорожную линию с выгоревшей травой между воняющими креозотом шпалами. Миновали огромные жёлтые цистерны, водокачку и деревянное здание вокзальной уборной. Вышли на мягкую от пыли дорогу. Поражало буйство зелени вокруг. В Новосибирске ещё лежал снег, а здесь цвели деревья. Тепло! И запах, словно в оранжерее!

Через час мы оказались перед железными воротами с красной звездой, увидели серый бетонный забор, будку КПП и радостную рожу дневального. На голове у него вместо пилотки была зелёная панама, похожая на ковбойскую шляпу. Увидев нас ковбой радостно осклабился.

– Вешайтесь духи!

– Дневальный?!
– строго сказал капитан.

– Я, товарищ капитан.

– Тащи станок едальный!

Сбоку темнело здание казармы. Впереди стоял кирпичный домик с надписью штаб. На его крыше висел выцветший флаг, цвета слабого раствора марганцовки.

Сержант скомандовал:

– Разойтись. Оправиться. Построение через пять минут!

В зарослях тутовника пряталась побеленная известью уборная с распахнутой дверью. Все забежали внутрь.

Стены были изрисованы дерьмом. Судя по всему, о них вытирали пальцы.

В углу стояли стеклянные банки и бутылки с мутной водой.

Нас встретила казарма. Темная, мрачная. Сонный солдат со штык-ножом на входе. Над его головой и в глубине коридора, там, где располагались спальные помещения, горели тусклые лампы.

В нос ударил запах карболки, сапожной ваксы, чего-то незнакомого. Наверное, так пахнет тревога.

Длинный, худой старший сержант с повязкой на рукаве завёл нас в каптёрку.

На полу лежали матрацы.

– Сегодня спать будете здесь. - Старший сержант указал на матрасы.
– А завтра, с утра я буду вас дрочить. Если услышу шум, тогда уже сегодня! Всем всё понятно?

– Товарищ сержант! А во сколько подъём?
– Вопросом на вопрос отвечает писающий мальчик, Саржевский.

– В будние дни - в шесть тридцать. В выходные и праздничные на час позднее. Думайте сами, во сколько вас завтра поднимут. Отбой!

Мы так и не заснули. Остаток ночи прошел в расчётах о том, какой завтра день и разговорах. Потом Давид рассказывал нам о внеземных цивилизациях. Саржевский, всё время пытался сбить его на профессиональную тему, задавая вопросы о строении женского влагалища, и тогда Давид рассказал нам об американском миллионере Чарли Чейни, придумавшем космический секс. На высоте полутора тысяч метров над уровнем моря этот самый Чейни воздвиг бунгало в виде летающей тарелки, куда привозил телок и трахал их в условиях разряженного воздуха.

Наступило утро. Тишина. За окном крики птиц. Потом уже узнал, что это майна или афганский скворец. У этой птицы было много имён: душман, шпак, афганская сойка. Птицы были страшно наглые, воровитые, жрали всё подряд и никого не боялись. На них не нападали даже отчаянные бродячие коты.

Пронзительный птичий крик перебивает вопль. Голос неприятный и едкий как серная кислота.

– Дневальный...Тащи станок едальный!

В коридоре заспанный, оправдывающийся голос:

– Товарищ прапорщик... да я не спал...

Несколько глухих ударов.

Крик дневального:

– Рота подъём. Строиться!

Мы быстро оделись. Натянули одежду. Толкаясь в дверях, выбежали из казармы.

Первая рота, располагавшаяся в соседнем здании, уже ушла в столовую.

Нашей роты как таковой ещё не было. Бывшие курсанты разъехались по частям. В строю стоял лишь взвод охраны, отслуживший полгода. Постоянный состав- каптенармус, водители-инструкторы и блатные дети уважаемых родителей выглядывали из курилки. Сержанты сидели на крыльце.

Слева от казармы стоял командирский УАЗ-469. Водитель в фуражке наблюдал за происходящим, высунувшись из кабины.

Мы, только вчера прибывшие в часть, стояли отдельно, жалкой кучкой, лишь отдалённо напоминающей строй.

Постоянный состав и взвод охраны вслед за первой ротой тоже ушли на завтрак. На крыльцо вышел старший прапорщик Зингер в начищенных сапогах и черными усами, торчащими из под фуражки, словно пики.

Прапорщику было лет шестьдесят. Он орлом прошёлся перед строем, остановился на самом левом фланге.

– Р-равняйсь! С-смир-рно-о! – рявкнул командир. – Здравствуйте, товарищи солдаты!

– Здрасть!..

– Здравия желаю!..
– Послышались наши недружные голоса

Прапорщик нахмурился, оглянулся на невысокого толстенького сержанта:

– Каныга, чего сидишь? Веди взвод! После завтрака тренироваться здороваться. А то будет вам ой, ёй-ёй! Учтите, я пока спускаю вам мелкие грехи сквозь пальцы, но если кого-то за что-то поймаю, то это будет его конец!

Сержант приподнялся, расправил гимнастёрку. Заорал.

– Взвод! Равняйсь...Смирно!...На пра-воооо!

Водитель крикнул:

– Каныга, ты когда рубль отдашь?

Сержант сделал вид, что не услышал.

На столах в столовой стояли чугунные бачки со слипшимися макаронами, напоминающими серые бельевые веревки. Отдельно в тарелке желтели кусочки масла, искрились куски рафинада.

В столовой было тихо. Мы, молча, смотрели на стопку алюминиевых мисок, стоящую на столе. Звякая ложкой, сержант размешивал сахар в стакане.

Через несколько минут он поднялся, ладонью расправил гимнастерку.

– Закончить приём пищи. Взво-о-ооо-д. Строиться!

Выбегая из столовой, мы с сожалением смотрели на оставленные куски масла.

После завтрака нас повели в баню, потом получали обмундирование, подшивали погоны и подворотнички.

Старшина роты Зингер выдачей белья себя не утруждал. Это делал каптёрщик Эвальд Квинт. Ему было наплевать на то, какой там у тебя размер. Каптёрщик был с юмором, нарочно давал большим — маленькое, маленьким — большое.

– Товарищ сержант, большоооооое! Это не мой размер!
– Кричит курсант.

– Сейчас распинаю, распухнешь, не влезешь!
– Отвечает каптенармус.

До обеда мы пришивали погоны, петлицы, подворотнички. Драили сапоги и бляхи. Вместо пилоток мы получили зелёные шляпы. У отслуживших по полгода они походили на ковбойские шляпы, у нас на пионерские панамки.

Штеплер сделал попытку загнуть поля и тут же получил щелбан по голове, от проходящего мимо сержанта.

– Не положено!

Штеплер мотал головой и растирал ладонью лоб, с завистью глядя на сержантов. Весь постоянный состав: замкомзвода, каптёрщик, инструктора ходили в фуражках.