Гребень Клеопатры

Потерять ребенка. Ничего не чувствовать. Мари слышала, как Анна ворочается в постели.

— Как ты можешь ее защищать! Единственное, что в ней хорошего — это то, что она подает приличное вино.

— Я ее не защищаю! Она вызывает у меня отвращение. Но потерять ребенка… — Мари замолчала. Наверное, Анна думает о Фандите.

Мари почувствовала, что ее ступни наконец начинают согреваться. Она была согласна с Анной. Мишель не вызывала у нее никакой симпатии. И все же эту женщину можно было понять.

Из гостиной снова донеслась музыка. Бодрая и откровенно вульгарная. «Трехгрошовая опера».

Мари снова подняла взгляд к потолку.

— В какой-то момент мне показалось, что она сама застрелила мужа, — произнесла она через мгновение, — когда она сказала, что защищала Фредерика до конца. Мне кажется, она достаточно хладнокровна, чтобы спланировать и осуществить убийство.

Повисла тишина. Анна снова заворочалась.

— Да, такая ни перед чем не остановится, — ответила она наконец. — Фредерик совсем другой.

— Только подумай, как тяжело ему было расти в такой семье…

— Мари, я ничего не думаю. Ничего не знаю. Единственное, чего я хочу, — чтобы этот кошмар закончился.

Обе замолчали. Мари подумала о платьях Фредерика в «Фата-моргане». Михаэль спрашивал, что с ними делать. Он решил не беспокоить мать Фредерика, и Мари обещала взять это на себя. Что ей с ними делать — шелковыми, бархатными… Она очень устала, но не могла заснуть. Ее беспокоила мысль о том, что она лежит в кровати Фредерика. Ей казалось, что, уснув, она увидит его детские кошмары. Эта комната была словно пропитана детскими разочарованиями. И чувством вины.

— Ты поддерживаешь отношения со своими братьями и сестрами? — неожиданно спросила Анна.

— У брата своя фирма и жена-учительница. У них трое детей. А моя сестра — серая мышь, торгующая книгами в какой-то кришнаитской лавке. Она медитирует на коврике, носит сари и спит с садовником. Я не видела их уже много лет и не испытываю никакого желания увидеть. У нас никогда не складывались отношения. Они не навещали меня в Ирландии, но я этого и не хотела, как ты помнишь. И все же мне было бы приятно, если бы они хоть как-то интересовались моей жизнью. С родителями мы тоже не общаемся, и мне кажется, что никто из нас по ним не скучает.

Анна горько усмехнулась.

— Ты старшая дочь?

— Ты же знаешь.

— Ты рассказывала о своей семье в начале нашего знакомства. Но это было так давно, что я уже почти ничего не помню. Странно — получается, что мы знали друг о друге совсем мало. А ведь считались лучшими друзьями. Но я никогда не спрашивала о твоих родных. Фредерик скрывал, что ведет двойную жизнь, с этими париками и женскими нарядами. Мы даже не знали, что у него была сестра.

— Он не так давно появился в «Фата-моргане». Видимо, случилось что-то такое, что привело его туда.

Снова тишина. И металл в голосе Анны, когда она снова заговорила.

— У нас с сестрой тоже плохие отношения. Я не могу простить ее за то, что она отказалась помогать папе, когда у него ухудшилось здоровье. Для нее лошади важнее людей. Но, пожалуй, все-таки стоит ей позвонить перед отъездом.

— Ты уезжаешь?

— Для начала надо пережить эти чертовы похороны, а потом я вернусь в Стокгольм, приведу дом и кафе в порядок и уеду к Грегу в Амстердам. Фандита уже там, и я надеюсь, нам с ней удастся наладить отношения. Только этого я и хочу. И должна выяснить, как отнесутся к этому моя дочь и Грег.

Анна в Амстердаме. Другая страна, другая жизнь. Недолго же им довелось жить вместе в Стокгольме.

— Что заставило тебя принять это решение?

— Я не хотела признаваться даже самой себе, но мне кажется… что я никогда никого не полюблю так, как люблю Грега. И я должна научиться понимать, что моя дочь непохожа на нас, что она другая… и попытаться наладить с ней отношения. А самое главное — мне хочется забыть обо всем, что случилось. Попытаться простить себя.

— Ты ни в чем не виновата, Анна.

— Почему ты в этом так уверена?

Мари ничего не ответила. Ей было страшно остаться одной. Без Анны. Без Фредерика. Только бесконечное море, острые скалы, зеленые луга и черные мысли.

— Я уеду в Ирландию, — прошептала она.

«В Ирландию», — повторила она про себя, словно мантру. Анна все еще ворочалась в постели. Интересно, как она отреагировала бы на решение Мари вернуться в Ирландию. Сочла, что это разбудит воспоминания о жизни с безумцем, который и ее чуть не довел до сумасшествия? Мари решила опередить вопрос, который могла бы задать Анна.

— Знаю, ты просила меня забыть Дэвида. Смириться с тем, что он умер. А я не захотела тебя слушать и выбежала из кафе, помнишь? В ту ночь я впервые оказалась в «Фата-моргане» и начала открывать для себя Фредерика, которого не знала. Ты была права. Я должна забыть. Но для этого мне нужно вернуться. Это единственный способ. Там я чувствовала себя дома, там мой дом…

— Прости, я не имела права кричать на тебя тогда.

— Не извиняйся. Ты права. Я жила с призраком. И медленно сходила с ума. Но теперь пора с этим покончить.

Вопрос Анны был эхом ее собственных мыслей.

— Что ты собираешься там делать?

— Я снова открою ресторан. Я могу купить помещение…

Мари замолчала, не в состоянии произнести «на деньги Эльсы Карлстен». Не хотелось говорить об этом сейчас. Что она станет делать, когда Анна уедет, оставит ее одну? Но Анна была беспощадна:

— Значит, мы не скоро увидимся снова?

— Но мы же расстаемся не навсегда и будем поддерживать связь…

Поддерживать связь… Фредерика рассмешила бы такая формулировка. Музыка в гостиной стихла. Интересно, какие кошмары преследуют по ночам Мишель Андре?

— Юхан довел меня, и я вонзила ножницы ему в руку. Это случилось всего несколько недель назад, но мне кажется, с тех пор прошли годы. После этого мы создали «Гребень Клеопатры». Настоящего монстра. Боже мой, отец наказывал Фредерика за то, что тот наряжался в женские платья…

— Тебя тоже наказывали родители? — осторожно спросила Анна.

И тут Мари почувствовала, что та оказалась рядом, в ее постели. Анна обняла Мари за талию и прижалась к ней всем телом. Мари ощущала спиной ее грудь, живот и бедра. Морской прилив, сумерки, дождь… Они лежали обнявшись, и Анна ее утешала. А вот Фредерик никогда больше не засмеется и не заплачет. Его больше нет.