Грехи отцов

Слов он не разобрал, да и не старался, вернулся в комнату и осторожно выглянул в окно. Там у подъезда клином – носом к входу – стояли две иномарки, белая и синяя, дверцы открыты, внутри каждой Егор разглядел троих. «По твою душу», – екнуло внутри, он отошел, постоял в пыльном полумраке, вернулся в коридор. Нет, эту дверь, как и любую сейфовую, например, сломать можно, но уйдет куча времени, и Егор пока в безопасности и одновременно в капкане – его выкурят моментально, едва сообразят, что птичка в клетке. И как быстро – он даже мысленно похвалил преследователей, – опоздали всего на какую-то четверть часа. И снова, как недавно на пустыре, накатила злость – это поработал кто-то из своих, близких, кто знал его как облупленного. Снова крутанулся в голове вихрь догадок и предположений, накатила злость на самого себя, вспомнились слова Павлова: ты обязан быть параноиком, иначе тебе конец. Егор это напутствие всегда пропускал мимо ушей, а зря, оказывается. Кстати, Павлов знал Егора с детства и запросто мог сдать его неведомому пока преследователю, за что и получил в подарок растяжку. «А вот и паранойя». Егор прислушался к голосам за дверью: те звучали тише, ручка больше не дергалась, но люди не уходили. Будут следить сколько потребуется, это и кошке ясно, и выхода иного нет, кроме как выйти и положить их всех из «стечкина», а потом тех, кто ждет внизу – патронов хватит. Но этот крайний вариант хорош как разновидность самоубийства, отложим его на потом. Есть еще тропка, как-то он прошел по ней, давно, и мозгов тогда было поменьше, дури больше, но другой дорожки не осталось.

Тогда Егор поругался с отцом, и тот запер сына дома. А выйти надо было позарез, просто вопрос жизни и смерти. Было это в классе седьмом, и Егор, злой на весь мир, легко провернул ту аферу. Потом признался разъяренному отцу и перепуганной матери, как все было, получил законных люлей, но дома его больше не запирали. Что интересно, страха тогда ну ни грамма не было, зато сейчас аж в глазах темно и коленки подрагивают. Можно хватануть грамм сто для храбрости, но лучше не надо, хотя говорят, что дуракам и пьяным везет.

– Ума нет – считай, калека. – Егор открыл кухонное окно и перегнулся через подоконник. Здесь он, никуда не делся, гараж с шиферной крышей, обильно заросшей травой и мелкими кустами, стенки покосились, и кирпичи из них вываливались наружу. Хозяева бросили гараж лет десять назад, а то и больше, и теперь он потихоньку разваливался, от него дурно пахло, а рядом частенько появлялись подозрительные, мутные личности. И тогда он был гораздо выше или так показалось?

Егор встал на подоконник, глянул под ноги и невольно зажмурился. Третий этаж – невелика высота, но все ж оторопь берет. И тут вспомнил себя самого, обиженного на весь мир, злого до бешенства, как едва не оторвал штору, когда, взгромоздившись на это самое место, примеривался к прыжку. И прыгнул в точности, как сейчас, зажмурив глаза и поджав колени.

Крыша казалась крепкой только с виду, она тошно хрустнула под ногами и куда-то подевалась. Егор больно ударился обо что-то локтем, вскрикнул и ощутимо грохнулся наземь, вернее, в кучу прелой дряни, от которой воняло перегноем и тухлятиной. Сверху еще сыпались острые обломки покрытия, Егор перекатился на бок, вскочил и налетел на что-то мощное, основательное, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, на холодильник, такой же древний, как и сам гараж. Повсюду валялось тряпье, мятые банки и бутылки, обрывки картона, рядом Егор заметил шприцы. Вонь от всей этой дряни поднималась несусветная, Егора едва не вырвало, пока он искал выход. Добрался до висевшей на одной петле калитки, пролез в щель меж створкой и стеной, огляделся. Все как обычно, и никому дела нет, что из притона выбирается очередной наркоша в драных штанах и грязной куртке. Егор постоял немного, выждал, когда успокоится дыхание, а сердце перестанет биться где-то в горле, кое-как привел себя в порядок и пошел как ни в чем не бывало по тротуару, прикрывая ладонью кобуру со «стечкиным». Она приятной тяжестью висела на боку, придавала уверенности, и Егор расстегнул ее, когда подошел к дому, где жил с Викой.

Было уже довольно темно, но он увидел у своего подъезда две чужие машины – они стояли напротив подъезда. В салоне явно кто-то был, Егор заметил темные тени за стеклом ближайшей к нему двери, остальные стекла оказались тонированными. Егор даже не удивился, «охрана» лишь подтвердила его версию – предателя надо искать среди своих. Обложили его по всем правилам, не оставив ни единого шанса, и раз знали о старой отцовской квартире, то и в коттедж соваться бесполезно, там тоже наготове комитет по торжественной встрече. Радует пока одно – Викиного «Ситроена» нет, в окнах темно, значит, она послушалась и сделала все, как он сказал. Уехала – и слава богу, теперь надо подумать и о себе. Привести себя в порядок в первую очередь, а завтра как-то попасть на кладбище и при этом остаться незамеченным. Но это завтра, надо скоротать где-то ночь, всего одну ночь, а там видно будет. И тут в голову пришла дикая, но, как показалось Егору, единственно верная мысль: в гостиницах города сейчас небезопасно, его могут ждать там, искать квартиру некогда, времени почти не осталось. Поэтому выход он видел только один, как показалось, верный – никому и в голову не придет искать его там. Егор отступил в тень под кленами, развернулся и пошел пешком на другой конец города, к высоткам нового микрорайона, недавно выросшего на месте заброшенных дачных участков.

* * *

Прогул им никто ставить не собирался, отсутствия Черкашина и Орехова на уроках точно не замечали. Да всем на учебу было уже плевать – в головах витали совсем другие настроения, говорили о платьях на выпускной, о шпаргалках, о том, кто куда будет поступать. С Владом все было понятно – он нацелился на главный вуз страны, и никто не сомневался в успехе этой затеи. У Егора тоже все было просто как грабли – ему предстояло поступать в экономический, где уже четвертый год учился Юрка Павлов. Торговля Егора не привлекала, о чем он и заявил родителям, услышав в ответ:

– Тогда в армию пойдешь. Выбирай.

И пойду, подумал Егор, тоже мне, напугали. Павлов же служил, и ничего, живой, и новый компаньон отца, некто Сивов, что появился с полгода назад. Вел себя тихо, больше слушал, чем говорил, Павлов его недолюбливал, что тщательно скрывал, а вот отец, наоборот прислушивался. С его подачи Черкашин с простого крышевания мелких и средней руки лавочников перешел на оказание коллекторских услуг. Выбивал долги, проще говоря, за умеренный процент, на чем хорошо поднялся, и не только сам, но и тот же Сивов, пересевший с убитой «девятки» на новенький «Паджеро».

И Федерат тоже служил, и тоже жив-здоров остался. Егор видел его еще несколько раз, когда тот привозил отца домой и первым из двух охранников входил в подъезд, провожал до квартиры. Отец же на все аргументы Егора плевать хотел, о чем и заявил:

– Сделаешь, как я скажу, или на себя пеняй.

Сам он родом из небольшого поселка, высшего образования не получил, как сам говорил, по ряду причин, и Егору предстояло ликвидировать этот пробел. «Экзамены завалю», – мстительно подумал он и несколько дней успешно делал вид, что покорился родительской воле. А потом грянул последний звонок.

По традиции отмечали это дело в местном ДК, отмечали пышно, с оркестром, цветами, шарами и слезами. Погода не подкачала, солнце шпарило с утра, облака разогнало легким ветром, и тот отрывался на белых бантах и подолах школьных платьев. Зал был переполнен – пришли родители выпускников, родственники, друзья-приятели как старшие, так и вовсе мелкие, толпа веселилась, народ с балконов перекрикивался с первыми рядами, взволнованная директор зачитала торжественную речь и быстро пропала с глаз долой. Потом песни, самодеятельность, потом все оказались на улице, и тут оркестр вдруг грянул вальс. «Когда уйдем со школьного двора…» – понеслось над головами, мать Егора неожиданно прослезилась, отец приобнял ее за плечи и толкнул Егора к центру площади:

– Иди, потанцуй. Пригласи кого-нибудь, не стой столбом.

Сам-то он давно бы развернулся, но рядом была мать, Павлов и еще несколько человек из «сотрудников» – Егор помнил их по болоту. Они-то как раз невозбранно глазели по сторонам, но у охранников работа такая, а вот отец старательно держал себя в руках, украдкой разглядывая до невозможности похорошевших одноклассниц Егора. Те точно за один день стали старше, раскованнее, громко смеялись и смотрели на парней уже без робости, а с вызовом, что ли, и от этих взглядов кружилась голова, а под ложечкой что-то сладко сжималось. Свобода – вот она, уже близко, еще каких-то десять дней…

– Иди, – снова толкнул Егора отец и вдруг замер, сжал сыну плечо. Тот завертел головой, недоумевая, Павлов подошел ближе, закрыл Егору обзор, подтянулись «сотрудники», и тут Егор увидел Влада. В потрясающем светло-сером костюме, волосы зачесаны назад, глаза блестят, он, чуть ссутулившись, шел рядом с полноватым подвижным мужиком, седым и плотным, с прищуренными глазами. За ним топали еще двое серьезных ребят в спортивных костюмах и лакированных ботинках, глазели то по сторонам, то на хозяина. Тот шел чуть вразвалочку и все теребил в коротких пальцах золотую пуговицу малинового пиджака, надетого поверх белоснежной рубашки. Чувствовал себя мужик неловко, он явно привык к другой одежке, но тут вырядился зачем-то, как на праздник. И тут дошло – праздник и есть, это ж отец Влада, Егор и не сразу узнал его в этом наряде.