Грешные души

— Молодец! Но это не что иное, как чистая теория. А практику придется изучить на месте. После завтрака Котов с четверкой отправится кататься на лодке в ту часть озера, где они еще не бывали. Поедешь с ними в качестве Тани. Настоящая будет спать. Там, в этой части озера, есть остров. На нем прячется бомж. Он безобидный, спившийся, но уже непьющий. В прошлом был вором, даже два «мокрых» дела на нем висят. Но сейчас он — больной, почти умирающий старик, питается дичками с яблони, красной смородиной с дикого куста, черникой. И кается! Правда, плохо, медленно, но идет к понижению минуса, а был ведь почти стопроцентный. В общем, задача такая…

… Колышкин постучал в номер Котова.

— Ну, как насчет очередного плавания в дальние страны? — с улыбкой спросил он.

— А что, нужен адмирал? — пошутил Котов, впихивая ступни в кроссовки. — Тогда — свистать всех наверх!

Когда грузились в лодку, на пристани появилась Таня. Тютюка влез в ее образ с опаской, трижды проверив прочность пограничного слоя.

— Я не помешаю? Что-то меня не пригласили, пришлось самой вас искать…

— Каемся всеми порами души! — вскричал Котов. — Садись, Танечка.

Всего за несколько секунд до этого Котов предпочел бы взять с собой Валю Бубуеву, но в нем вновь произошла смена декораций. Он снова забыл, с кем провел ночь, и ощущал, что только и ждал появления Тани.

Колышкин и Лбов гребли, Элла и Люда сидели на корме, свесив ноги в воду, и болтали ими, утверждая, что помогают лодке двигаться быстрее, а Котов и Таня разместились на носу и глядели вперед. Миновали устье святого ручья, сквозь деревья промелькнули очертания запузыринской дачи, где в это время, не ведая ничего, продолжала спать сном праведницы реальная Таня. А Тютюка?

Танина рука лежала на могучей спине Котова.

— Ты такой большой, сильный, — шептал Тютюка устами Тани. — Наверно, ты крепко обнимаешь?

— Захочешь — узнаешь… — хмыкнул Котов.

— А если я скажу, что… — Тютюка заставил Таню выдержать паузу. — Если я скажу, что хочу…

— Тогда тебе будет очень хорошо… — сообщил Котов доверительно. — Ты никогда этого не забудешь…

— Я знаю… — прошептала Таня. — И жду. Очень-очень.

— Вот и жди. Не в лодке же…

Таня хихикнула. Между тем берега озера начали отдаляться, а затем стало заметно, что лодка приближается к острову.

— Земля! — воскликнула Шопина.

— Ну, господа, швартуемся? — ухмыльнулся Колышкин, оборачиваясь.

Котов словно проснулся.

— Куда?

— К неведомому континенту…

Колышкин и Лбов дружно навалились на весла, лодка с разгона врезалась в прибрежный песок. Цепь прикрутили к ближайшему кусту, огляделись. Остров был довольно большой, метров сто на двести, на нем росли такие же сосны, как и по берегам озера. Строго говоря, остров был просто одним из холмов, только седловины вокруг него когда-то затопило водой.

Тютюка по изолированному каналу телепатической связи вышел на Дубыгу:

«Куда вести? Где бомж?»

«Дрыхнет в своем шалаше. В двадцати шагах отсюда, если идти налево по берегу острова, маленький заливчик, укрытый кустами. Там начинается тропинка, ведущая в горку. Убегай от Котова именно туда! Дальше — по плану!»

— Владик, — многозначительно улыбнулась Таня, — в плавании мы уже соревновались, верно? А теперь попробуй меня догнать!

Котов спросил:

— А какой будет приз?

— Будет не приз, а сюр-приз! — Таня стремглав бросилась бежать. Котов погнался за ней.

— Так, — усмехнулся Колышкин, — ну а кто от меня убегать будет?

— Давайте лучше здесь посидим, — предложила Соскина, — остров небось не резиновый. Зачем мешать? Они ведь, наверно, первый раз. В смысле между собой…

— Ладно, давай без комментариев. Пошли, Никитушка, купнемся?

— А мы? — хором удивились барышни.

— Пардон, — Колышкин приложил ладонь к сердцу. — Куда же мы без вас, бабоньки?

Между тем Таня, словно горная серна, взбегала по склону, петляя между сосен. Котов, которому дьявольская сила в данный момент не помогала, прилагал серьезные усилия, чтобы не отстать. Внезапно они выскочили к прогалинке на самой вершине острова-холма. Там чернело кострище с котелком из большой, закопченной консервной банки. Чуть дальше стоял шалаш из жердей, перевязанных проволокой и заваленных ветками, кусками толя и полиэтиленовой пленки.

— Жилище Робинзона! — съязвил Котов, когда Таня остановилась.

— Я вам ща дам Ребензона! — угрожающе пробухтело из шалаша. Далее полился открытым текстом классический мат и хлынула волна перегара и иных специфических бомжевских запахов.

— Пойдем отсюда, — сказал Котов, взяв Таню за локоть.

— Трусишь, что ли? — подбоченилась Таня. — Или ты только раз в неделю храбрый?

— Да нет, чего тут бояться…

В шалаше зашевелилось, а затем из него выполз зеленовато-землистый, обросший многодневной щетиной и измазанный всеми видами грязи бомж. Он был настроен не то чтобы совсем агрессивно, но и миролюбивым его тоже трудно было признать. Самое неприятное, что в руке лесное чудище сжимало стальной арматурный прут с заточенным до остроты иглы концом. Эта заточка для бомжа была, возможно, чисто устрашающим оружием, но Котов этого не знал.

— Мотай отсюдова! — прошипело чудище, ощерив беззубую пасть. — Угребывай! Припорю!

И, видя, что Котов явно сомневается, бомж сделал шаг навстречу.

— Ой! — взвизгнула Таня. — Он тебя убьет! Это же наркоман! Или сумасшедший!

Эти слова, умело вложенные Тютюкой в уста своей оболочки, сработали. Котов мгновенно представил себе, как острый конец ржавой заточки вонзается между ребер, как ледяной холод стали проникает в глубь тела, туда, где встревоженно бьется его живое сердце… А спустя еще мгновение Владиславу стало себя очень жалко, так жалко, что ради того, чтобы уцелеть, он ощутил готовность убить. Сразу после этого его душа инстинктивно воззвала к той силе, которая помогала Котову прошлой ночью стать неуязвимым и неодолимым.

— У-а! — выкрикнул он, и правый кулак, неся в себе весь его солидный вес, помноженный на чудовищное ускорение, обрушился на бомжа. Этот удар мог сразить не только источенного пороками и болезнями пожилого человека, но и перебить хребет быку, проломить лобную кость слона, смять капот автомобиля в лепешку. Нанося удар, Котов даже не заметил, что острие заточки столкнулось с его грудью и, не будь его плоть защищена сатанинской силой, вонзилось бы ему в сердце. Ничего подобного не произошло — прут согнулся в дугу, будто столкнувшись с танковой броней. А бомж отлетел на несколько метров, треснулся спиной о сосну и распластался на земле, как ватная кукла…