Грешный любовник
Шрифт:
Он попытался показать ей, как надо ловить. Все равно она промахивалась.
Дав перешвырял все, что только попалось ему под руку: куски сургуча, бронзовое пресс-папье, стаканчик со скрученными обрывками бумаги для зажигания трубок, книги. Сильвия носилась от кресел к столу, от камина к двери и кое-что ловила, но большей частью промахивалась. И как сумасшедшая швыряла вещи обратно, себя не помня с досады.
– Вся суть во взгляде. Никогда не выпускай из глаз предмета, который летит на тебя, или то, во что целишься! Сосредоточься!
Распахнув дверь в потайной чулан, он открыл по ней шквальный огонь битыми чашками. Сильвия прыгала
– Забудь про свои руки! – кричал он. – Глазами смотри!
– Стоп! – Она согнулась пополам, пытаясь отдышаться. – Мы уже захламили весь пол битой посудой. Ну не могу я ловить, и все тут!
– Мальчишка не пропустил бы ни один из брошенных мной предметов. Ни один!
Она выпрямилась, все так же тяжело дыша, стянула камзол и парик. Вытащила из волос шпильки. Волосы ее засияли золотом – она заплела их в косу и перебросила за спину. Она выглядела роскошно, изумительно, прекрасно. Лицо ее горело, глаза сверкали.
– Ну вот, – проговорила она. – Теперь швыряйте что вашей душе угодно.
– До сих пор я бросал только не слишком нужные предметы. – Он прошел в другой конец комнаты, шагая широко и расшвыривая черепки сапогами, как если бы под ними лежала галька на морском берегу. – Теперь мы переходим к ценным вещам. Лови, или сама будешь выплачивать их стоимость моему домохозяину.
– А если я промахнусь – что ж мне, и за гробом отрабатывать свои долги?
Дав, совершенно уже потерявший голову от желания, только плечами передернул.
– Как знаешь!
Он схватил небольшой кувшин и бросил. Фарфоровая вещица, описывая неспешную дугу, несколько раз перевернулась в воздухе, показывая то носик, то ручку.
Сильвия поймала кувшинчик обеими руками и несколько секунд потом просто стояла улыбаясь.
– Получилось! – завопила она, сама удивляясь своему успеху. – Хотя, по-моему, вы нарочно кинули так, чтобы легче поймать.
Он засмеялся, чувствуя, как огонь разливается в крови.
– В самом деле? Ну так сейчас я кину так, чтоб было потруднее!
Пустая чернильница взвилась ввысь, брошенная сильно и точно. Сильвия поймала ее.
В воздух взмыл стакан для перьев, Сильвия поймала и стакан.
– Ха! – воскликнула она. – Так дело просто всноровке! Точно как с веером, когда учишься его открывать!
– Если бы ты умела рассуждать здраво, то сейчас занималась бы тем, что открывала бы и закрывала веер, а не носилась по всей комнате, как разыгравшийся мальчишка. С веером ты бы одержала мгновенную победу.
Она остановилась и секунду пристально смотрела на него, такая тоненькая в одном жилете. Такая длинноногая и длиннорукая, такая одинокая и такая непереносимо пленительная.
– А может, я не слишком-то и стремлюсь выиграть, – отозвалась она. – Разве игра сама по себе не является основной целью данного урока?
Он схватил графин.
– Что касается меня, то вся затея – просто предлог посмотреть на тебя в таком восхитительно-возбужденном состоянии. – Хрусталь взмыл, всеми гранями отражая пламя свечей, так что они заиграли не хуже бриллиантов. – Хотя гораздо приятнее для нас обоих доходить до такого пьянящего возбуждения в моей постели.
Рванувшись, она поймала графин одной рукой. И, не медля ни секунды, швырнула его обратно. Дав, прижимавший к груди целую охапку серебряных подсвечников, пригнулся. Графин влетел точнехонько в окно. Со звоном разбилось стекло, осколки
вперемешку со снегом и льдинками засыпали пол, и пары бренди наполнили комнату.Дав бросил подсвечники, откинул голову и залился хохотом.
Сильвия оперлась одной рукой о стол. Ее светлая коса почти расплелась, и лицо окружали выбившиеся пряди, образуя золотой нимб.
– Черт возьми! – воскликнула она. – Я освоила фокус!
Ноги его подогнулись, и Дав плюхнулся на турецкий ковер, сев прямо среди фарфоровых черепков. Он желал ее, растрепанную и торжествующую...
– Боже мой! – простонал он. – Я не в силах более терпеть, мадам. Пошли в кровать.
– Нет, – отказалась она.
Он обеими руками взъерошил себе волосы. Кровь его настойчиво и жарко билась в жилах. Сильвия восхищала его, увлекала, сводила с ума.
– Ну чего вы еще хотите? Я только что принес жертву серебром, фарфором, бренди и чернилами на алтарь вашей девственности.
– Я не девственница.
– Вопрос спорный.
С хрустом ступая по осколкам, она подошла к нему. Икры ног ее соблазнительно круглились, сильные и безумно женственные. Подъем ножки выгибался, как согнутый лук. У него даже заныли ладони – так сильно ему захотелось коснуться ее ножки. И сердце его заныло, так хотелось ему слышать ее смех вечно.
– Спорный? Я овдовела несколько лет назад, и брак был самый настоящий. Вам это известно.
Изнемогая от душившего его смеха и желания, зажигавшего кровь, Дав повалился и улегся на замусоренном ковре.
– Все равно ты девственница, там, где только и важно, – в твоей душе.
– Вые ума сошли.
Он поднял глаза на ее лицо, обрамленное золотым нимбом волос. Глаза ее выдавали – она тоже изнемогала от желания.
– Ты прелестна при свете свечей, возлюбленная моя, – возвестил он. – Ты прекрасна под сенью крыши моего дома. Ты научилась бросать и научилась ловить. Но душа твоя – Психея – лежит нетронутой. Знала ли ты тысячу любовников или одного, все равно ты девственница, и я люблю тебя.
– Хотя ей и клялись в вечной любви, и лежала она отнюдь не тронутой, а все же Психея оказалась покинутой Купидоном.
– Только потому, что попыталась открыть его тайны. Однако, с усердием послужив Венере, она сумела достичь общего примирения. Или иди немедленно ко мне, Сильвия Джорджиана, и, склонясь надо мной как лесная нимфа, подари поцелуй, или немедленно отправляйся спать. Все равно кому-то придется убирать сотворенное нами безобразие. Я с успехом могу взять на себя эту роль.
– Да пусть лакеи приберут все утром, – предложила она.
– Ну да, чтобы вся моя прислуга утвердилась в мнении, что я сумасшедший?
– Вы и есть сумасшедший.
– Ну конечно. Только предполагается, что это страшная тайна.
– Вы не можете остановиться на полпути, – уточнила она. – Вы должны объяснить мне почему.
– Да никогда в жизни! Скорее уж я позволил бы тебе считать меня Синей Бородой. Иди спать! А то я могу и забыть о том, что я джентльмен, и поволоку тебя в свою спальню...
Дверь хлопнула. Дав смотрел на гипсовое плетение листьев и цветов на потолке и соображал, насколько ходко идет процесс обольщения. Затеяв под влиянием минутной фантазии такую буйную игру, являвшую собой смесь очень яркой чувственности и, как ни странно, совершенно невинного веселья, он сам оказался, так сказать, на неизвестной ему территории, но, к великому своему изумлению, не мог не признаться себе, что ему здесь, пожалуй, нравится.