Грезы и сновидения(Сказки. Совр. орф.)

— Истина! Что такое истина? Можешь ли ты есть ее или пить? Кто когда-либо видел ее? Птицы твои были настоящие, живые! Все могли слышать их пение! О, глупец, гадина, — кричали они, — ты отравляешь воздух!

— Давайте побьем его каменьями, — кричали одни.

— Какое нам дело до него? — говорили другие. — Пусть, безумец, идет, куда хочет. — И они уходили от него. Но остальные начали собирать камни и грязь и стали закидывать его. И наконец, когда охотник был весь избит и изранен, он потихоньку пробрался в лес. Ночная мгла спустилась на долину, тени становились все гуще и гуще, а охотник все шел и шел. Наконец, он пришел к самому краю той страны, в которой завсегда бывает ночь. И он переступил через границу, и глубокий мрак окружил его. Он стал перед собой нащупывать дорогу, но ветки, до которых он дотрагивался, рассыпались и покрывали землю пеплом. На каждом шагу ноги его вязли, и из под них вылетало облако тончайшей неосязаемой пыли и обдавало ему лицо. И охотник сел на камень и закрыл лицо руками, ожидая появления света в этой стране мрака и самоотречения. И сердце его также наполнилось мраком.

Потом из болота, справа и слева, стал подыматься холодный туман и со всех сторон окутал охотника. Пошел мелкий невидимый дождь, и крупные капли стали собираться на его волосах и одеянии. Сердце его билось медленно, все члены его оцепенели. И он открыл глаза и увидел вдали два веселых пляшущих огонька. Он поднял голову, чтобы лучше рассмотреть их, и увидел, что они подходят все ближе и ближе. Они грели, светили и плясали точно огненные звездочки. Наконец, они встали против него. Из самой середины одного из них выглядывало лицо женщины с ямочками на щеках, смеющееся, окруженное золотистыми развевающимися волосами. В середине другого пламени переливались веселые журчащие струйки, пенившиеся, как вино в стакане. И оба плясали перед ним.

— Кто вы, — спросил охотник, — явившиеся ко мне в моем одиночестве и в мраке ночном?

— Мы близнецы — Чувственность и Сладострастие, — вскричали они. — Имя нашего отца — Человеческая Плоть, имя нашей матери — Невоздержность. Мы так же стары как холмы и реки, так же древни, как первый человек. Но мы не умираем.

Они засмеялись.

— О, дай мне обнять тебя, — вскричала первая, — мои руки нежны и теплы. Сердце твое замерло, но я отогрею его. О, приди ко мне!

— Я волью в тебя горячую жизнь свою, — сказала вторая, — мозг твой омертвел, члены онемели, но в них закипит сильная и свободная жизнь, дай мне оживить тебя.

— О, следуй за нами, — кричали они, — и живи с нами! Души, благороднее твоей, пребывали здесь во тьме, в ожидании, но они пришли к нам, и мы пошли к ним навстречу; с тех пор они никогда более не покидали нас. Все остальное — обман чувств, одни мы реальны, одни мы существуем. Истина — призрак; долина суеверий — фарс; земля — прах и деревья гнилы. Но мы, — дотронься до нас, — мы живы. Ты не можешь сомневаться в нашем существовании. Пощупай, сколько в нас теплоты. Приди к нам, иди с нами!

И они носились вокруг его головы и все ближе и ближе надвигались на него. Холодные капли на его лбу растекались, яркий свет резал ему глаза и ослеплял его, и замерзшая кровь его стала течь по его жилам. И он сказал:

— Зачем умирать мне в этой ужасной тьме? Они своей теплотой согреют мою замерзшую кровь.

Но в это мгновение перед ним пронесся чудный образ, который он так любил, и у него опустились руки.

Они продолжали кричать:

— Иди, иди за нами!

Но он низко опустил свою голову.

— Вы ослепляете меня, — вскричал он, — вы согреваете мое сердце, но не можете дать мне того, чего я так жажду. Я останусь здесь и буду ждать до самой смерти. Оставьте меня!

И он закрыл лицо руками и не хотел больше слушать их. Когда же он опять открыл глаза, их уже не было, и только два мерцающих огонька тихо исчезали в пространстве.

И долгая, долгая ночь продолжала свое бесконечное течение.

Все, покидающие долину суеверий, должны проходить через эту страну ночи, но некоторые остаются в ней только несколько дней, другие томятся месяцы, годы, и многие умирают в ней.

И, наконец, охотник увидел на самом горизонте слабое мерцание света; он поднялся и пошел к нему. И когда он добрался до него, он вступил в яркое солнечное сияние. И перед ним предстали могучие горы голых Фактов и голой Действительности. Они были освещены белым солнечным светом, и только вершины их терялись в облаках. И охотник увидал, что с самого подножья множество тропинок пробирается вверх по этим горам, и из груди его вырвался громкий, ликующий крик. Он выбрал самую крутую из них и стал подниматься по ней, и на скалах и горах раздалась его торжествующая песня. Страх его прошел. Предостережения были преувеличены. Было уже не так высоко и не так круто. Несколько дней, несколько недель, в крайнем случае несколько месяцев — и он достигнет вершины. И не одно только перо подымет он, нет, он соберет все перья, найденные другими людьми, сделает из них сеть и возьмет в плен Истину, он возьмет ее в свои руки, будет держать ее, будет держать ее крепко.

Он смеялся под веселым ясным солнцем и громко пел. Победа была совсем близка.

Однако, немного спустя, тропинка стала круче. Дыхание его стало тяжелее, и песня его замерла. Справа, и слева возвышались огромные голые утесы, на них не было даже ни мху, ни лишаев, и из расселин высохшей земли зияли бездонные пучины. То здесь, то там попадались ему белые кости. А вот уже и тропинка еле стала обозначаться; теперь остался только один след, но, наконец, и он затерялся. Охотник уже не пел, он прокладывал себе вперед дорогу, покуда он не дошел до огромной стены утесов, ровной, беспрерывной, тянувшейся, насколько мог охватить ее глаз. — Я высеку ступеньки в этой стене и, раз взобравшись на нее, я буду почти у цели, — сказал он себе мужественно. И он принялся за работу. Он достал свой челнок воображения и начал долбить им ступеньки. Но местами камни обсыпались, и иногда работа целого месяца скатывалась в бездну, потому что нижние ступеньки были сделаны из плохого камня. Но охотник не переставал трудиться и говорил себе: «раз поднявшись на эту стену, я буду почти у цели. Великий труд будет кончен».

И, наконец, он взобрался на самую вершину и посмотрел вокруг себя. Далеко под ним белый туман клубился над долиной суеверия, а вверху над ним высились новые громады гор. Они казались низкими прежде; теперь они были неизмеримой высоты. С вершины и до основания их окружали кряжи утесов, нагроможденные друг на друга гигантскими кругами. И над ним сияло вечное солнце.

И он испустил дикий, страшный крик. Он склонился к земле и, когда он поднялся, лицо его было мертвенно бледно. И он продолжал свой путь в глубоком молчании. Он не издавал ни одного звука. Рожденным в долинах трудно дышать разреженным воздухом гор; каждое вдыхание причиняло ему страдания и на кончиках его пальцев выступила кровь.

И достигнув следующей стены скал, он опять принялся за работу. Высота ее казалась бесконечной, и он не произносил ни слова. День и ночь раздавался стук его орудия о железные скалы, в которых он высекал ступеньки. Года протекали за годами, и он не переставал работать; но стена перед ним все так же подымалась к самому небу. Временами он молился о том, чтобы на этих голых скалах появилось хоть немного мху или лишаев, чтобы в них найти себе товарищей; но мольбы его были напрасны. И года проходили за годами; он считал их по числу ступенек, которые он выдалбливал; на каждый год их приходилось немного, совсем немного. Он больше не пел, он не говорил больше: «я сделаю то или другое», — он только работал. А по ночам, когда спускались сумерки, из пещер и расселин скал на него выглядывали странные, дикие рожи.

— Останови свою работу, одинокий человек, заговори с нами, — кричали они ему.

— Мое спасение в труде: если я остановлюсь хоть на минуту, вы все насядете на меня, — ответил он.

И они еще больше протягивали свои длинные шеи.

— Посмотри в расселины у твоих ног, — говорили они, — что там белеет? Это — кости! Такой же, как ты, отважный и сильный человек всходил на эти скалы. Но когда он взглянул наверх, он увидел, что стремления его напрасны, что он никогда не будет обладать правдой, что никогда не увидит ее, никогда не найдет ее. И тогда он лег здесь, потому что был в изнеможении. Он лег, чтобы заснуть на веки. Он сам усыпил себя. Сон — успокоение. Спящий не одинок, и руки и сердце его не чувствуют боли.

И охотник засмеялся, стиснув зубы. Он сказал:

— Неужели теперь, после того, как я вырвал из сердца все, что было у меня самого дорогого, скитался в стране ночи, поборол искушения, работал один, где никогда не раздавался голос человеческий, неужели теперь я лягу здесь для того, чтобы сделаться вашей добычей, вы, эхидны?

Он громко захохотал, и Отголоски Отчаяния исчезли, ибо смех мужественного сильного сердца наносит им смертельный удар.

Однако, немного спустя, они опять выползли и уставились на него. Знаешь ли ты, что волосы твои белы, — сказали они, — что рука твоя дрожит, как у ребенка? Видел ли ты, что кончик твоего челнока притупился, что он совсем откололся. Если только ты взберешься на следующую ступеньку, — говорили они, — это будет твоей последней ступенькой. Выше ты никогда не подымешься. И он ответил им: — Я это знаю, — и продолжал свое дело.