Григорий Распутин. Тайны «великого старца»

Остаюсь глубоко преданный Вашему Величеству

Феликс». (ГА РФ. Ф. 640. Оп. 2. Д. 50. Л. 1–2 об.; «Красный архив». 1923. Т. 4. С. 424–426.)

Государыня Александра Федоровна передала это письмо министру юстиции.

По воспоминаниям жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича: «Государыню письмо не обмануло и не ввело в заблуждение, на что рассчитывали его составители. Оно лишь явилось беспощадной характеристикой, написанной себе самому князем Юсуповым. Императрица приказала отправить письмо министру юстиции, министр Протопопов был поставлен в известность о невыезде Юсупова из Петрограда.

Вечером Государыне показали вечерний выпуск газеты «Биржевые ведомости», где было напечатано: “Сегодня в шестом часу в одном из аристократических особняков центра столицы после раута внезапно окончил жизнь Григорий Распутин-Новых”.

Последняя искра надежды исчезла. Из Петрограда передавали, что там среди интеллигенции настоящее ликование, что совершившееся – лишь начало террора, что готовятся новые покушения, что следующей будет Вырубова.

Государыня приказала ей остаться ночевать во дворце. Лили Ден попросила переночевать у Анны Александровны и утром явиться во дворец и выполнять, что надо по части приемов.

Вечером была получена телеграмма от Государя с советом обратиться за помощью к Протопопову. Около десяти вечера Протопопов доложил по телефону, что приказ относительно задержания отъезда Юсупова выполнен, что князь Юсупов, приехавший на Николаевский вокзал с князьями Федором Александровичем, Никитой Александровичем и Андреем Александровичем, чтобы уехать в Крым, жандармскими офицерами был задержан, вернулся во дворец великого князя Александра Михайловича, где и живет». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Минск, 2004. С. 418–419.)

По воспоминаниям флигель-адъютанта Свиты императора, полковника А.А. Мордвинова об убийстве Г.Е. Распутина: «В тот день, когда было получено в Ставке известие об убийстве Распутина, оно пришло сразу после нашего завтрака, Государь, видимо, о нем уже знал, мы вышли с Его Величеством на обычную нашу дневную прогулку в окрестностях Могилева. Гуляли мы долго, о многом говорили, но в разговоре Государь ни словом не обмолвился о свершившемся. Когда мы вернулись через два часа домой, некоторые сотоварищи по свите, бывшие с нами, настойчиво мне указывали: “А ты заметил, как Государь был сегодня особенно в духе? Так оживленно и весело обо всем говорил… Точно был доволен тем, что случилось?” Это же довольное выражение лица у Государя заметил и велик[ий] князь Павел Александрович, приглашенный в тот день к нашему дневному чаю после прогулки.

По правде сказать, ни особенно хорошего расположения духа или какой-либо необычной оживленности я тогда у Государя не заметил, но отчетливо вспоминаю, что в те часы мне действительно не чувствовалось в нем, по крайней мере по внешности, ни сильного волнения, ни тревоги или раздражения. Его тогдашнее настроение только лишний раз подтверждало мое всегдашнее убеждение, что этот человек (Распутин. – В.Х.) не играл большой роли в его внутреннем мире. Правда, в тот же вечер (правильно в следующий вечер. – В.Х.) мы выехали из Могилева в Царское. Но этот отъезд был предположен еще заранее, и наше возвращение было ускорено лишь по просьбе императрицы на несколько часов. Флигель-адъютант Саблин, бывший в те дни в Царском Селе и говоривший по поводу событий как с Государем, так и с императрицей, даже уверял, что они оба очень просто отнеслись к убийству Распутина, говорили об этом как об очень печальном факте, но не больше!! Думается, все же по отношению к императрице это свидетельство не совсем точно.

Вспоминается мне с тяжелым чувством затем и один вечер в Александровском дворце в декабре 1916 года, почти непосредственно следовавший за убийством Распутина и которой я провел на своем дежурстве у великих княжон.

Кто помнит те дни, помнит, конечно, и то, каким злорадством было наполнено тогда все окружающее, с какой жадностью, усмешками и поспешностью ловились всевозможные слухи и с каким суетливым любопытством стремились все проникнуть за стены Александровского дворца. Почти подобным же напряженным любопытством было полно настроение многочисленных служащих и разных должностных лиц и в самом дворце. Царская семья это чувствовала, и на виду у других они все были такими же, как всегда. За домашним обедом и Государь, и императрица были только более заняты своими мыслями, выглядели особенно усталыми, да и обыкновенно веселым и оживленным великим княжнам было тоже как-то не по себе. “Пойдемте к нам наверх, Анатолий Александрович, – пригласили они меня сейчас же после обеда, – у нас будет намного теплее и уютнее, чем здесь…”

Там наверху, в одной из их скромных спален, они все четверо забрались на диван и тесно прижались друг к другу. Им было холодно и, видимо, жутко, но имя Распутина и в тот длинный вечер ими не было при мне произнесено. Им было жутко не оттого, что именно этого человека не было больше в живых, а потому, что, вероятно, ими чувствовалось уже тогда то ужасное, незаслуженное, что с этим убийством для их матери, отца и для них самих началось и к ним неудержимо начало приближаться. Я старался, как мог, рассеять их тяжелое настроение, но почти безуспешно. Мне самому, глядя на них, в те часы было не по себе: невольно вспоминалось все то, что я в последние дни слышал, видел, догадывался или воображал. Взбаламученное море всяких политических страстей, наговоров, похвальбы и самых решительных угроз действительно слишком близко подступало к этому цветущему, монастырскому островку.

“Отхлынет! Не посмеет!” – успокаивал я самого себя. Как всегда я верил в человеческое сердце и как всегда забывал, что у людской толпы такого сердца нет…» (ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 516. Л. 1–89; «Отечественные архивы». 1993. № 4. С. 51.)

Газета «Биржевые ведомости», в вечернем выпуске от 17 декабря 1916 г. было помещено объявление:

«Смерть Григория Распутина

Сегодня в шестом часу утра в одном из аристократических особняков центра столицы после раута внезапно окончил жизнь Григорий Распутин-Новых».

Поздно вечером императрица Александра Федоровна отправила телеграмму супругу:

«Телеграмма № 111.

Царское Село – Ставка. 17 декабря 1916 г.

22 ч. 24 м. – 23 ч. 10 м.

Его Величеству.

К[алинин] делает все возможное. Пока еще ничего не нашли. Ф[еликс], намеревавшийся уехать в Крым, задержан. Очень хочу, чтобы ты был здесь. Помоги нам, Боже! Спи спокойно. В молитвах и мыслях вместе. Благословляю с безграничной нежностью.

Аликс». (Переписка Николая и Александры Романовых. 1916–1917 гг. М.; Л., 1927. Т. V. С. 206.)

На следующий день она отправила очередную телеграмму супругу в Ставку в Могилев:

«Телеграмма № 114.

Царское Село – Ставка. 18 декабря 1916 г.

11 ч. 12 м. – 12 ч. 55 м.

Его Величеству.

Только что причастились в домовой церкви. Все еще ничего не нашли. Розыски продолжаются. Есть опасение, что эти два мальчика затевают еще нечто ужаснее. Не теряю пока надежды. Такой яркий солнечный день. Надеюсь, что ты выедешь сегодня, мне страшно необходимо твое присутствие. Благословляю и целую.

Аликс». (Переписка Николая и Александры Романовых 1916–1917. Т. V. М.-Л., Госиздат, 1927. С. 206.)

Полиция продолжала вести розыски «святого старца». Императрица Александра Федоровна тем временем сообщила супругу в Ставку:

«Телеграмма № 116.

«Царское Село – Ставка. 18 декабря 1916 г.

15 ч. – 15 ч. 45 м.

Его Величеству. Срочно.

Приказала Максимовичу твоим именем запретить Д[митрию] выезжать из дому до твоего возвращения. Д[митрий] хотел видеть меня сегодня, я отказала. Замешан главным образом он. Тело еще не найдено. Когда ты будешь здесь? Целую без конца.