Гримуар

— Скоро покажу тебе интересное. Невероятное. Но нужно еще кое-что исследовать до конца. Раньше я думал, что вееры это ключ к таблицам. Но оказалось иначе, понимаешь? Зашифрованный текст на веерах, а ключ это таблицы. Угол раскрытия веера, точка совмещения, затем последовательность и направление углов вращения. В случае вееров с выдвижными частями — количество символов, на которое надо выдвинуть каждую. Это нельзя в двух словах и я еще сам не всё понял!

— Может быть если бы ты делился… Один ум хорошо, а два лучше.

Дима почесал затылок. Помедлив, ответил:

— Я изначально подумал, что это может быть опасно. Двигаться дальше. Я не хотел подвергать тебя опасности.

Совершенно не нужно говорить человеку, что он сходит с ума. Само пройдет. Скоро ноябрь, Дима свяжется с приятелем-фирмачем, который обещал работу, освободится место. Ни на какие пентаграммы и гримуары не будет времени, и на приставку Денди тоже. Всё вернется на круги своя.

Между тем Дима сузил все изыскания до пределов чердака, и если раньше быстро закрывал свою писанину, когда Маша заглядывала в страницы, то теперь она вообще не видела, чем он занимается, а забраться на чердак и во всём порыться в отсутствии мужа она не могла, ибо Дима всё время торчал дома. Он перестал выходить даже в магазин, хотя и раньше-то не очень.

— Не до магазинов! Скоро будет сенсация! — и спешил к себе на чердак.

Уже стало привычным, просыпаясь, Маша не чувствовала, что рядом лежит Дима. Она знала — Дима на чердаке, вон оттуда тихо слышится его голос, произносящий непонятные слова.

Как сказать человеку, что он сошел с ума? Может, само пройдет, как и пришло.

— Дима, ты вызываешь духов?

— Да, а что тут особенного? Люди веками, тысячелетиями это делают, и наверное неспроста.

— Как я пропустила начало, перелом?

— А не было такого. Сперва это воспринималось как… Почитать книгу. Можно отложить в любой момент. Потом как… Учить английский. Заинтересованность, и твои успехи зависят от уделяемого времени и желания разобраться. И постоянства. А потом стало необходимостью.

Этот разговор не состоялся.

Надо было кому-то рассказать, Маша по ходу из гастронома, позвонила с таксофона почти в самом начале улицы, к родителям, а те были в гостях, ответила бабушка, ну как живете? Маша со смешками ответила, я ничего, а Дима духов вызывает. Бабушка заворчала что-то, а Маша как ни прижимала трубку к уху, ничего разобрать не могла. Ну хорошо, пока, я потом перезвоню!

Туалета внутри дома не было, ходили в будку во двор. Однажды ночью Маша, накинув курточку, выскочила — ночь была холодная, лунная. По пути к будке Маша повернулась, чтобы поглядеть на месяц, и увидела. На коньке крыши, в мертвой тишине, в зеленоватом сиянии сидел мальчик Юра, запрокинув голову и подняв руки к мути неба. Улыбался.

Она не окликнула, ничего. Отправилась в будку. Когда вышла — крыша опустела.

В то время по утрам, до полудня, в ботсаду нагонялся молочный туман. Можно отойти на три метра и уже не видно человека, так, тень. Окрестности — смутно угадываются. Если постоянно не держать в голове, где идешь, то заблудишься и сможешь узнать лишь по близлежащему приметному дереву, перекрестку или тропке. Туман густой, открываешь рот и кушаешь, как неземную кашу.

Под предлогом тяги к рисованию Маша проникла на чердак. Дима уже думать забыл, что собирался ходить с этюдником в ботанический сад. Хотя он предлагал, чтобы Маша стояла внизу, а он будет сверху подавать художественные принадлежности, Маша уперлась — сама не знаю, что мне понадобится.

Беспорядок на чердаке за время бытования там Димы еще более усугубился, однако ожидания Маши попасть в логово безумца не оправдались, напротив — писанина лежала стопками и свитками подле окна, перед ним расположился старенький письменный стол, по размерам школьный. На одной его стороне нашел пристанище телевизор — недавно Дима перетащил его сюда, несколько дней нудно допытываясь, нужен ли ей телек внизу, и дескать, чтобы не мешать Маше ночью спать, когда он играет на приставке. Врешь, ты забросил приставку, ты пялишься в помехи и торжественно читаешь свою колдовскую бредятину! Это обличение не было высказано.

Маша поняла, что Дима тут прибрался, ибо причандалы живописцы оказались собраны воедино, чтобы она не искала по всему чердаку. Маша открыла этюдник — внутри нашла деревянный овал палитры с дыркой для пальца, и разложенные по отделениям тюбики отменно пахнущих масляных красок с чарующими названиями. Хотелось откручивать тюбики, нюхать и пробовать на вкус. Там же лежали кисти. Маша разжилась на чердаке и натянутым на подрамник холстом с готовым грунтом, тоже весьма приятным на запах. Наконец, бутыль резкого растворителя для отмывания кистей от краски Маша оставила в обители Димы.

Но утра! Утра, когда она могла ходить в ботсад и пробовать писать картины, совершенно портил туман. Может ли человек взять и начать писать маслом? Конечно, а если не получится, выдать за сюрреализм или супрематизм, короче говоря, смотря на что будет похоже.

В светлое время суток Дима теперь отсыпался, конечно на чердаке, ночи же посвящал возне с «Гримуаром» на фоне шипения из телевизионного динамика. Маше пришло на ум — подражание ее бабушке, что жила на антресолях. Муж спускался к ужину, бледный, небритый, с остекленевшим взглядом. Молчал, ел, на вопросы отвечал больше жестом, со скупым словом — мол, погоди, скоро все узнаешь, уже недолго, главное не отвлекать, важное, грандиозное умственное сосредоточивание, надо всё удержать в голове и чтобы не лопнула. Новые горизонты для человечества. Повторяемый опыт. Сны. Угол раскрытия веера, угол поворота, расстояния выдвижения сегментов. Всё складывается.

Маша вешала толстый, из грубого брезента ремень этюдника через плечо и несла по выбитому асфальту улочки на гору к ботсаду, такую тяжесть несла, но было легче, чем в одном доме, где на чердаке спит, или витает в иных мирах, Дима.

— Меня нет, — сказал он, — Если Миша звякнет, говори, меня нет. Не говори что занят.

Куда позвонит? У них нет телефона. Таксофонов в районе всего два, ближайший на том перекрестке. Мимо него Маша ходит в ботсад, потом сворачивает направо. А налево — к лестнице на бульвар, родник, разворотное кольцо троллейбусов, гремящие трамваи, жизнь.

Туман всасывал всё вокруг, наползал. На Мичурина он еще опускался как густой дым от сжигаемой листвы, а там, на аллеях пустого ботанического сада Маша вытягивала вперед руку — и едва различала кончики пальцев.

Посреди дороги меж земляных валов березовой рощи раскладывала треногу этюдника, открывала его, стояла и слушала, как звуков нет. Вокруг мглело, воздух обращался в бесплотный кисель. Видимый под ногами пятак асфальта темнел от влаги. Если кричать, голос никуда не долетит. Зная, что рядом никого нет, Маша так и делала.

Их участок на Мичурина был совсем рядом — подняться на пригорок под деревьями, и сразу будет забор, но ведь напрямик вернуться нельзя, не перелезть, да и она окрутила верха колючей проволокой, попросила у соседей.

Постояла, отдохнула, пора возвращаться.

Она прошла к мутной громаде рощи лесного ореха, протиснулась через дырку в ограде из металлических прутьев — сначала поставила на ту сторону этюдник, потом задвинулась сама. Проем большой, тут одна бабка даже коз водит выпасаться.