Гришка против Пустынного демона

— Хорошо, но только один.

— Нет, от одного толку мало. Дай хотя бы два. Все-таки общее дело делаем, — продолжил торговаться раскрасневшийся от напитка Ур.

Назифа хмыкнула и покосилась на пояс с кинжалами, висящий на спинке стула. В своих мечтах она представляла, как прикрепит их к стене в виде солнца, и будет всем рассказывать о своих приключениях. Никто в ее семье не был там, где была она. Никто из ее братьев не принес столько гордости отцу, сколько принесет она. Никто не обеспечит семье безбедную жизнь, кроме нее.

— Хорошо, — тяжело вздохнула девушка и повернулась к старику. — Только с условием, что арбалет и стрелы вы мне подарите и никогда не попросите обратно.

— Я согласен, — кивнул Хорус. — Но теперь арбалет принадлежит Грише и ему решать.

Назифа мрачно уставилась на юношу, но тот специально тянул время, делая вид, что обдумывает ее предложение. Она в этот раз проявила себя с хорошей стороны, и не выказала ни раздражения, ни злости.

— Ладно. Но только стрелы! Арбалет мой и его я отдавать не намерен.

Они ударили друг друга по рукам, скрепив тем самым договоренность. Ура совсем развезло, поэтому он что-то одобрительно пробурчал и вскоре заснул, громко всхрапывая. Вскоре Табит предложил ложиться спать и все поднялись на второй этаж, но не успели они лечь, как что-то гулко ударилось о крышу.

— Демон, — тихо сказал Табит. — Сейчас опять будет царапать мою крышу.

Как бы в подтверждение его слов раздался скрежет и лязгающие звуки. Демон орудовал когтями на том же самом месте, где и в прошлый раз. Хорус испуганно вцепился в руку Табита и замер, глядя вверх своими незрячими мутными глазами. Назифа исчезла за дверью и вскоре вернулась с ремнем, в котором блестели кинжалы. С первого этажа доносился храп Ура.

Табит подвел Хоруса к кровати. Старик медленно опустился и провел рукой по подушке. Затем понюхал покрывало и с наслаждением растянулся на мягком матрасе:

— Я привык спать на земле, но все это время мечтал о кровати и подушке. Как же хорошо здесь! Спасибо, дружище, за гостеприимство! У тебя все такое же доброе сердце, как и раньше. Служба наместником тебя не испортила, чему я очень рад. Мне страшно подумать о том, что мои новые друзья прошли бы мимо и не заглянули ко мне. Я бы продолжал питаться червями пока не умер от старости, болезни или скуки.

Наместник присел на краешек кровати и пожал высохшую старческую руку:

— И я рад, что ты здесь. Людей почти не осталось. Бывают дни, когда мне не с кем даже парой слов перекинуться.

— Почему же ты не уедешь к своей семье? Помнится, они хотели перебраться в Кабарган.

— Да, они в Кабаргане. Я – наместник Эль-Кара. Люди доверили мне этот чудесный, некогда очень счастливый город, поэтому я не могу предать их и бежать. Я буду здесь до конца.

Вдруг скрежет прекратился, а демон оттолкнулся от крыши с такой силой, что внизу звякнула посуда, и улетел, шелестя крыльями. Гриша все это время в напряжении прислушивающийся к звукам сверху, с облегчением выдохнул:

— Бр-р-р, не думал я, что когда-нибудь будут мурашки не от холода, а от страха. Табит, а кузнец у вас остался?

— Нет, уехал пару лет назад. С тех пор кузница стоит заколоченная.

— А как же мы без кузнеца? — всплеснул он руками и вспомнил Филю. Не зря отец держал его при себе, такого искусного мастера с руками бы оторвали, если бы Степан Мефодьевич захотел его продать.

«И что я не научился кузнечному ремеслу? Надо было поменьше на перине валяться и за барышнями бегать. Эх, правильно батюшка говорил: хочешь быть хорошим помещиком должен знать работу каждого крепостного, от гончара до псаря».

Он лег на кровать у окна и почти уснул, но тут тяжелый удар по крыше сотряс дом.

— Что такое?

В дверях показался Табит со свечой в руке и осветил комнату. Назифа сидела на кровати, а Хорус вцепился в покрывало и насторожено прислушивался. Одному Уру было все равно, он продолжал храпеть и невнятно бормотать. Глухой удар повторился с такой силой, что затрещали стены и с потолка посыпалась белая крошка.

— Что он делает? — Гриша встал с кровати и подошел к Табиту. Тот был белее скатерти и встревоженно смотрел наверх.

— Я не знаю… Надеюсь, крыша выдержит.

Следующий удар был такой же сильный, как и предыдущий. По стене пробежала трещина, а на улице под окно звонко посыпалась черепица.

— Это он, — подал голос Хорус, втянул носом воздух и улыбнулся. — Я его чую.

Назифа резво вскочила на ноги, вытащила из пояса два кинжала и, сердито сдвинув брови, сказала старику:

— Без тебя понятно, что это демон. Если так радуешься его приходу, то может, мы тебя выдворим за дверь, пусть полакомится?

Хорус промолчал, но улыбка сползла с его лица. Назифа взобралась на стол и прислушалась. Тишина.

Прошла минута, другая, но ничего не происходило. Гриша выглянул в щель между ставнями, но в темноте ничего не увидел. Только далекие сверкающие звезды безучастно смотрели на землю.

— Нельзя больше тянуть, — тихо сказал он и повернулся к притихшим друзьям. — С утра сделаем стрелы и пойдем на охоту. Надо его остановить.

***

Ночь прошла сумбурно. Назифа слонялась по дому, объясняя это тем, что нагуливает сон, который трусливо сбежал. Хорус ворочался в кровати и кряхтел.

— А что вы хотите? Отвык от мягкого ложа, — оправдывался он.

Гриша уснул только под утро. Поэтому, когда кто-то грубо потряс его за плечо, первым желанием было с размаху зарядить в глаз. Но он вовремя себя остановил, увидев бодрую Назифу.

— Вставай, лежебока! Пойдем на улицу. Ты удивишься, — загадочно добавила она и вышла из комнаты.

— И что я там не видел? — пробурчал Гриша, но любопытство взяло вверх и он, шаркая голыми пятками, последовал за ней.

Ур, Хорус и Табит стояли под окном спальни и что-то обсуждали.

— Что случилось? — спросил юноша, зевая во весь рот.

Он подошел поближе и увидел каменную дорожку, сплошь усеянную осколками черепицы. В нескольких шагах от дома к высокому каменному забору была прислонена верхушка обелиска.

— Так вот чем он долбил крышу! Это сколько же силищи нужно, чтобы сломать камень?

— То-то и оно, — кивнул Ур. — И как я все проспал?

— Не огорчайся, главное еще впереди, — улыбнулся Хорус. Он держался за Табита и вдыхал аромат только что сорванного белого цветка.