Громовой пролети струей. Державин

Наставлявший Державина Осип Петрович Козодавлев, конечно, не понимал независимой натуры поэта, который, восхищаясь Екатериною II, восхищался ею не безоглядно. Честный и прямой, он был скуп на похвалы царице и её ближним. Даже благоволивший ему Безбородко и тот удостоился лишь мимоходом высказанной признательности.

В чём же виделось Державину назначение поэзии, её роль? Об этом поэт говорит в оде «Видение мурзы», вышедшей лишь в 1791-м году:

...Когда Поэзия не сумасбродство, Но вышний дар богов, тогда Сей дар богов лишь к чести И к поученью их путей Быть должен обращён, не к лести И тленной похвале людей. Владыки света — люди те же; В них страсти, хоть на них венды, Яд лести их вредит не реже, А где поэты не льстецы?

Стихи эти он писал в Нарве. Была ранняя весна 1784-го года, дороги развезло, и от поездки в свои дальние белорусские деревни, которых Державин ни разу не видел, пришлось отказаться. Здесь, на ямском подворье, пришло ему на ум, что вдали от городского рассеяния, в уединении может он многое из задуманного в Питербурхе закончить.

Ночью, чувствуя сильную боль в голове, он едва посволокся с постели. Было темно, от печи, смутно белевшей мелом, несло угаром. Державин открыл заслонку и пофукал на угли. Так и есть: уголь ещё рыжий, недоспелый. Он сорвал брюшину, заменявшую в крестьянском окне стекло. В комнату глянуло чистое небо с живым узором звёзд. Слева от мерцающего Семизвездия, занимая полнеба, горела Телега, дышло которой указывало точно на север. Спомнился Ломоносов:

Открылась бездна звёзд полна; Звёздам числа нет, бездне — дна...

Величие природы, ощущение незримой, но явственной связи бесконечного мира и человека охватили поэта. Спомнив черновые свои записи, сделанные ещё в 1780-м году, в бытность во дворце у всенощной, в день светлого воскресенья, он прошептал:

— Вот главный источник вдохновения...

Понимая, что в крестьянской избе неловко ему будет заняться сочинительством, оставил он на постоялом дворе повозку с людьми, а сам перебрался в небольшой покойчик к престарелой немке. Здесь Державин ощущал себя отрезанным ото всего — от любимой Екатерины Яковлевны, которую он убедил ненадолго с ним расстаться, от друзей, от интриг Вяземского, от дворцовых самолюбий, от суетной славы. Утрами порану, выпив молока с шарлоткой — запечённым чёрным хлебом с яблоками, садился он марать листки, перечёркивал, исписывал и не успевал заметить, как надвигался вечер, а там и зорю встречал с гусиным пером в кулаке...

Нечто непостижное, великое и всемогущее, именуемое богом, стоит у начала вселенной, у истока всех её тайн. Он сама природа, её породитель, и одновременно её порождение; он творящее начало и последствие творения. До кружения головы вдумывался, вмучивался Державин в эту истину:

Хаоса бытность довременну Из бездн ты вечности воззвал, А вечность, прежде век рождённу, В себе самом ты основал. Себя собою составляя, Собою из себя сияя, Ты свет, откуда свет истёк. Создавый всё единым словом, В твореньи простираясь новом, Ты был, ты есть, ты будешь ввек! Ты цепь существ к себе вмещаешь, Её содержишь и живишь, Конец с началом сопрягаешь И смертию живот даришь. Как искры сыплются, стремятся, Так солнцы от тебя родятся; Как в мразный ясный день зимой Пылинки инея сверкают, Вратятся, зыблются, сияют, Так звёзды в безднах пред тобой...

Что человек в бесконечных просторах мироздания? Пылинка! Нет, это миллионократно умноженные миры выглядят пылинкою, точкою рядом с богом, создавшим их. Как же определить тогда человека вблизи творящей бездны? Бог — бесконечность, а я, человек, перед ним ничто. Ничто? Но ведь я не отдельное, независимое ото всего сущего начало, не машина, запущенная искусным механиком. Во мне и через меня проходит связь со всем целостным и громадным миром, осознаваемым мною. Я не только превыше косных тел, но и плотских тварей: во мне дух, добро, мысль, вера. Ты создал меня — значит, ты и во мне самом!

Ничто! — Но ты во мне сияешь Величеством твоих доброт, Во мне себя изображаешь, Как солнце в малой капле вод. Ничто! — Но жизнь я ощущаю, Несытым некаким летаю, Всегда пареньем в высоты; Тебя душа моя быть чает, Вникает, мыслит, рассуждает: Я есмь — конечно есть и ты! Ты есть! — Природы чин вещает, Гласит моё мне сердце то, Меня мой разум уверяет: Ты есть — и я уж не ничто! Частица целой я вселенной, Поставлен, мнится мне, в почтенной Средине естества я той, Где кончил тварей ты телесных, Где начал ты духов небесных И цепь существ связал всех мной.

Державин в волнении бегал по тесной горенке. Словно бы раздвинулись и исчезли стены бедного немецкого домика, и в бесконечности вселенной предстала таинственная, в сдвинутых противуположностях сущность человека:

Я связь миров повсюду сущих, Я крайня степень вещества, Я средоточие живущих, Черта начальна божества. Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю, Я царь — я раб, я червь — я бог!

Несколько суток почти без перерыву писал Державин. Воображение его было столь раскалено, что вместо сна приходило тревожное, прерываемое новыми мыслями и образами забытье. Наконец, не дописав последней строфы, он забылся перед зарею. Поэт чувствовал, как погружается в пучину сна, но тотчас же снова какою-то мощною волною был поднят с постели. Была ночь, а по стенам бегал яркий, обжигающий глаза свет. Слёзы ручьями полились у Державина из глаз.

Он кинулся к столу и при свете лампады закончил оду:

Неизъяснимый, непостижный! Я знаю, что души моей Воображения бессильны И тени начертать твоей; Но если славословить должно, То слабым смертным невозможно Тебя ничем иным почтить, Как им к тебе лишь возвышаться, В безмерной разности теряться И благодарны слёзы лить.

Ода «Бог» принесла Державину европейскую известность, была переведена на множество языков, вплоть до японского. Начертанная иероглифами, она висела в одном из дворцовых покоев у микадо; японцев особенно поразила строка: «И цепь существ связал всех мной». Одних французских переводов насчитывалось пятнадцать.

Воротившись в Петербург, Державин получил из Царского Села через графа Безбородко известие об определении его губернатором в Олонец. Указ об этом Екатерины II последовал 20 мая 1784-го года. Получив его, генерал-прокурор Вяземский сказал любимцам своим, завидующим счастию бывшего их сотоварища:

— Скорее па носу моему полезут черви, чем Державин просидит долго губернатором...

Глава пятая ПОЭТ-ГУБЕРНАТОР

Я знаю, должность в чём моя.

Под ней сокрывшись, я, как будто не нарочно,

Всё то, что скаредно и гнусно и порочно,

И так и сяк ни в ком не потерплю.

Не в бровь, а в самый глаз я страсти уязвлю.

И буду только тех хвалою прославлять,

Кто будет нравами благими удивлять,

Себе и обществу окажется полезен...

Будь барин, будь слуга, но будет мне любезен.

Державин