Гроза над морем

Сколько отец его помнил, Майкл с детства грезил о море. Эти мечты воплощались в рисунках на песке, строительстве парусников из листьев и веток, беготни в порту с соседскими мальчишками и – всякий раз – проводами отца в плавание со слезами и мольбами "Возьми меня с собой, я буду слушаться". Его б слова да морским богам в уши, как позже не раз с горечью думал Уолтер. Он любил сына, как и мать, не чаял в нем души, и когда тому минул первый круг – те самые пятнадцать витков, – он взял его с собой на корабль. Тогда еще Уолтер служил не на "Исиде". Название брига даже не хотелось вспоминать, но стереть из памяти прошлое невозможно: оно въедается навсегда, цепкой несмываемой краской оставляя кровавые следы на ладонях и время от времени накатывая на берег волной далекой, не утихающей боли.

Первые дни путешествия мальчишку то и дело приходилось одергивать и возвращать в каюту. Он быстро подружился с двумя юнгами, освоил искусство взлета на грот-мачту, наслушался криков чаек и шелеста моря. Однажды, когда бриг попал в довольно сильный шторм, капитан приказал помогать всем. Откачивали воду из трюма, прямо на ходу чинили прорехи в парусах, обкладывали мачты тяжелыми снастями, чтобы их не завалило от ветра, и никто не заметил, как неопытный, неумелый паренек выбрался на нос корабля и вместе со старшим юнгой стал спускать паруса с фок-мачты. Намотал на руку шкоты, чего делать ни в коем случае нельзя, и тянул их вниз: так было проще их опустить…

А потом резкий порыв ветра, очередная волна – и стаксель падает, а мальчугана сносит в море. Не успев сорвать снасти с руки, он тащит их за собой, путается, не доплывает до спасательного круга. Уолтер не видел этого. Ему рассказали позже.

…Снаружи зазвенели обеденные склянки, созывая всех членов экипажа в кают-компанию. В небольшой команде торговой баркентины все считали друг друга товарищами, а потому не пропускали общих обедов. Доктор, самый старший из команды, ни с кем не водил близкой дружбы, да и к нему никто не тянулся, а потому он нередко забирал свою порцию в каюту и коротал перерыв в одиночестве. Только на этот раз выйти все-таки пришлось.

Через четверть часа он вернулся, по-прежнему угрюмый и сердитый, и поставил на привинченный к стене откидной стол жестяную миску рыбной похлебки с пшеном, пару кусков подсохшего хлеба и кружку воды.

– Ешь, – буркнул, смерив Марту взглядом, не терпящим возражений. – И так тоньше спички.

Марта с благодарностью кивнула. Морской суп, простой, густой и наваристый, показался ей необыкновенно вкусным, а кусочки слегка зачерствелого хлеба – лучше всяких праздничных десертов. Глотая похлебку целыми ложками и обжигаясь, она вдруг почувствовала, как слезы капают прямо в миску, щекоча нос и щеки мокрыми дорожками.

– Что, совсем несъедобно? – усмехнулся доктор. – Или горячо?

В горле встал комок. Нет, не от того она плакала… Чтобы осознать ценность жизни, надо хотя бы раз оказаться на грани. На такой тонкой и острой грани, откуда почти нет возврата, и только чудо может спасти, вернуть к жизни, но лишь чтобы дать понять, насколько эта жизнь хрупка и как легко потерять ее. Только теперь, далеко от берегов родного порта, далеко от той самой скалы, от беспощадных и жестоких солдат лорда, девушка поняла, от какой страшной участи спасли ее матросы: тогда у нее было два пути, либо умереть, либо жить и мечтать о смерти.

Дрогнувшей рукой она отодвинула опустевшую миску. Заглянула доктору в глаза и не увидела привычной суровости и холодности, которую так невзлюбили все моряки.

– Спасибо вам, – Марта осторожно поцеловала его руку, а он вдруг отвернулся, отвел взгляд, пряча поселившуюся там печаль:

– Эх, девочка… Не мне спасибо – судьбу благодари.

Глава 2 Тайны прошлого

Уставшая от пережитых потрясений, Марта уснула прямо в каюте доктора. Свернулась в клубочек, как зверек, натянула тонкое, совсем не греющее одеяло до подбородка. Во сне ее лицо казалось нежнее и спокойнее. Трудно ей выдавать себя за парня, мельком подумал Уолтер. Изящные, плавные движения, гладкие пухлые щеки без намека на юношескую щетину, тонкая шея и тихий, робкий голос совсем не похожи на мужские черты. Неудивительно, что обрезанные локоны и мужская одежда не помогли ей избежать страшной участи: притворяться она не умеет, даже имя свое настоящее назвала ему почти сразу. Пригладив неаккуратно откромсанные вихры Марты, Уолтер вздохнул (совсем как старик, пронеслось у него в голове), сбросил камзол и улегся спать просто на полу.

В скором времени из-за плотно закрытой двери каюты доносился лишь негромкий храп лекаря. Дэниэл, притаившийся за дверью, шумно выдохнул, сняв бандану, прислонился спиной к люку, взъерошил челку и осторожно сполз на пол. Он и забыл, зачем шел сюда: чтобы Уолтер осмотрел его руку и дал на ночь охлаждающую повязку. Пару дней назад Дэниэл умудрился подставить под трос целую ладонь, и неудивительно, что при сильном рывке получил этим самым тросом по пальцам. На следующее утро ушиб уже не сильно беспокоил, но по ночам рука начинала ныть и неметь, и это было весьма неприятно.

Но разве могла сравниться маленькая житейская беда, которая могла произойти с любым из матросов, с историей, только что услышанной? Дэниэл сразу заподозрил, что со спасенной девчонкой не все так просто – и что же? Оказывается, это дочь правителя северян. И весьма симпатичная, надо признать. Последний раз Дэниэл видел женскую фигуру в маленьком восточном порту, куда они заходили четыре луны назад. Лицо женщины было скрыто чадрой и вуалью, только один раз он поймал взгляд ее жгучих черных глаз, сверкнувших из-под воздушной ткани. Этого оказалось мало, ничтожно мало, но Дэниэл не мог покинуть порт, чтобы бежать за ней, да и неизвестно, как восточная красавица приняла бы такой жест внимания.

А теперь, совсем рядом, прямо на борту "Исиды" – немыслимо! – оказалась девушка! Юнге стоило немалых трудов оставаться незаметным за дверью и даже дышать тихо и через раз, чтобы не обнаружить себя: уж очень хотелось дослушать до конца. И в конце концов он заслушался грудным, бархатным голосом Марты и даже забыл о своей больной руке. Зайти к лекарю прямо сейчас он не решился: кажется, в каюте все уснули, а постучаться значило признаться в подслушивании. Дэниэл поднялся, добрел до кадки с морской водой, стоявшей у спуска в кубрик, смочил в ней старую повязку, перетянул правую ладонь и пошел к себе.

Легкая качка, ставшая уже привычной, успокаивала и убаюкивала, мысли постепенно перестали беспокойно метаться. Перед глазами у юнги стояло лицо спасенной девочки. Как наяву он видел слезы на ее щеках, большие темные, почти черные, глаза, тонкие искусанные губы, короткие русые пряди, завитками прилипшие ко лбу и шее. Даже тогда ему стало жалко мальчишку, а сейчас, когда он услышал правду, горькое чувство злости и несправедливости захлестнуло не хуже волны. Он бы узнал, в чьих руках оказалась жизнь этой девушки, сам, лично бы сбросил их в море с той же скалы. И Марта больше не боялась бы, не плакала и не притворялась мальчишкой. Девушка из нее гораздо лучше…

Слушая шум волн за бортом, Дэниэл отвернулся к стене и подложил пострадавшую руку под голову: так можно было бы заглушить боль, которая – он знал – придет ночью. Но сейчас ему казалось, что это глупости по сравнению с тем, что переживают другие. Он знал, что существует другая боль, которая гораздо хуже и страшнее физической: бывает такая, что навалится и терзает, как дикий зверь, а бывает маленькая, как назойливое насекомое, но от нее так просто не отделаешься, и она станет мучить, грызть, медленно съедать изнутри. Дэниэл видел маму, разбитую горем после смерти дяди Дерека. Изо дня в день видел Уолтера: не представлял себе, что могло произойти в его жизни, но понимал, что эти нарочитые суровость и холодность только скрывают глубоко раненную душу: пороки всегда обнажаются от боли, когда не остается другой защиты, кроме нападения. Теперь он еще и увидел Марту. Наверняка эта девушка никогда больше не будет прежней.