Гроза над Россией. Повесть о Михаиле Фрунзе

— Жандармы сегодня же пойдут по твоему следу. Оставаться в городе нельзя, немедленно уезжай в безопасное место, — посоветовали товарищи.

Вечный ссыльнопоселенец Арсений, он же Михаил Васильевич Фрунзе, исчез, зато в Чите появился дворянин Владимир Василенко. Он поступил статистиком в губернское переселенческое управление.

Новый чиновник оперативно давал подробные сведения о состоянии частных предприятий в Забайкалье, о взаимоотношениях между рабочими и хозяевами. Он дотошно разбирался в таких материях, как прибыль, рента, рыночная стоимость. Управляющий сказал своей юной сотруднице Соне Колтановской:

— Чертовски нравится мне этот Василенко. Он соткан из рассудительности, спокойствия, деловитости. Отличный работник!

— Влюблен в свою статистику, а мужчина, влюбленный только в службу, неинтересен для женщин, — с улыбкой ответила Соня.

Новый сотрудник действительно с рвением принялся за дело. Его видели в Верхнеудинске, на Петровском заводе, за Ингодой-рекой, на золотых приисках. Рабочие слушали правдивые слова о войне, голодных бунтах, антиправительственных мятежах в России. Он, прирожденный агитатор, был везде в своей стихии...

Соня оказалась неправа. Вскоре она сама проявила интерес к новому статистику. Как-то они бродили по берегу только что замерзшей Ингоды.

— О чем я сейчас думаю? — спросил Василенко у девушки.

— Я не угадчица чужих мыслей.

— И не догадаетесь?

— О чем же вы думали?

— Почему все влюбленные вспоминают стихи Пушкина?

— Не знаю. А по-вашему — почему?

— Поэзия всегда или предчувствие, или ожидание, или продолжение любви...

— Вы тоже пишете стихи?

— Поэзия не для меня. Творчество не терпит баловства, оно требует всей жизни. Моя — устремлена к иной цели.

— Не говорите загадками. В вас и так много непонятного.

Соня пригласила его на чай с брусничным вареньем, за чаем рассказала про свое детство и юность.

Ее отец — народоволец Алексей Колтановский — был сослан в Верхнеудинск, там она родилась, росла, училась.

— Отца я вижу редко. Здесь, в Чите, у меня нет друзей, даже среди ссыльных. Моя жизнь течет без особых приключений, — говорила Соня, любуясь бледным открытым лицом нового знакомого. Она поймала себя на мысли, что сказала неправду. «Может, признаться, что я связана с подпольщиками? — подумала девушка. — Нет, пока невозможно, я так и не знаю, кто он такой».

— Зато моя жизнь изобилует приключениями. А родился я в Пишпеке, в Небесных горах. Слышали про такие горы?

— Имею о них только географическое представление. Что такое Пишпек?

— Малюсенький кишлак. А отрочество мое прошло в городе Верном, у подножия Заилийского Алатау. В Верном я окончил гимназию, и помог мне в этом Александр Сергеевич Пушкин. Пять лет получал я пушкинскую стипендию и мог спокойно учиться.

— И поэтому, наверное, обожаете Пушкина?

— Обожаю за его стихи. Они навсегда вошли в меня. Если у меня когда-нибудь будет дочка, назову ее Татьяной. В честь пушкинской героини.

— Я хотела б услышать пушкинские стихи...

Он поднялся со стула, лицо его стало серьезным, словно ему предстояло свершить что-то очень важное. Поспешно провел ладонью по волосам.

— Стихи, особенно пушкинские, надо читать стоя. Тогда и сам вырастаешь. Что же прочесть?

— Попробуйте угадать любимые мои строки, — сказала она многозначительно.

— Угадаю не угадаю, а вот в этих строчках, на мой взгляд, вся поэзия любви:

Нет, поминутно видеть вас, Повсюду следовать за вами, Улыбку уст, движенье глаз Ловить влюбленными глазами... И я лишен того: для вас Тащусь повсюду наудачу; Мне дорог день, мне дорог час: А я в напрасной скуке трачу Судьбой отсчитанные дни...

— Да, лучше не выразить, — благодарно сказала Соня.

С этого дня она не могла оставаться по вечерам дома и бродила по городу. Курились снегом сопки, раскачивались звенящие от мороза лиственницы. Было тяжко идти против ветра, дующего с вершин хребта Черского, но девушка шагала, словно ввинчиваясь в упругую воздушную стену. Поднялась на берег реки, вышла на Дамскую улицу, застроенную домами, почерневшими от времени и непогоды. Над ними маячила ветхая церквушка, за ней мрачнело здание острога.

Соня всегда волновалась, когда попадала на Дамскую улицу, здесь все казалось историческим. Острог — в нем сидели декабристы. Церковь — они посещали ее. Старенькие дома — они построили их для своих жен, приехавших из России. Даже название улице было дано в честь преданных русских женщин, разделявших печальную судьбу своих мужей.

Соня благоговейно относилась к памяти Волконской и Трубецкой, они были для нее символом женской верности и мужества, победившего все страдания. Она, пожалуй, выдержала бы испытания, если бы рядом с ней был достойный избранник.

Соня вышла на перекресток Дамской и Уссурийской улиц, к старому дому, постучала в обледенелые ставни.

— Наконец-то, наконец, — радостно заговорил Михаил, снимая с нее шубку. — Устал прислушиваться ко всем женским шагам...

Она присела к столу, заваленному книгами, рукописями. У единственного окна зеленел высокий, с жирными листьями, фикус; керосиновая лампа бросала меловой круг на стол. Между лампой и чернильницей из байкальского синего камня (его почему-то называют амазонским) стояла ее фотография. Соня улыбнулась и подумала, что жизнь ее стала значительнее с тех пор, как она подружилась с Василенко...

Она часто слышала в переселенческом управлении от чиновников, от случайных посетителей:

— Василенко выступал с антивоенными лекциями в Чите...

...в Верхнеудинске...

..на станции Мысовой...

— Владимир Василенко призывает углекопов Тарбагатайских копей к забастовке...

— Этот странный дворянин разъясняет рабочим Петровского завода, что война с немцами перерастет в революцию...

— Да, он в самом деле странный, необычный.

На глаза ей попадался читинский еженедельный журнал «Восточное обозрение» с его статьями. Он писал о неудачах русского оружия, о причинах этих неудач, о разрухе народного хозяйства.

Слух о деятельности Василенко дошел до читинского губернатора; тот изъявил желание послушать хотя бы одну из его лекций.

Соня встревожилась:

— Если при губернаторе не скажешь правды о войне, слушатели тебя назовут трусом. Если скажешь — арестуют. С такой лекцией выступать невозможно. Скажись больным или уезжай куда-нибудь. Прошу тебя... будь осторожным, — посоветовала она, уже догадавшись об истинном характере его действий.

Он послушался ее совета и отправился на Петровский завод, более известный своими каторжными рудниками, чем изготовляемыми корабельными якорями.