Гроза зреет в тишине

В этот вечер Соня должна была прийти поздно. Василию немного нездоровилось, и он пообещал, что из хаты никуда не уйдет. Но как только стемнело, ему стало тоскливо одному в пустой квартире и, накинув на плечи шинель, он направился в сад.

Тихий, однообразный шум листвы убаюкал Кремнева. Но вот кто-то заговорил, и он проснулся. Где-то, совсем близко, разговаривали двое, мужчина и женщина. Василь осторожно встал, чтобы уйти и не оказаться свидетелем интимного разговора, но в этот момент послышался до боли знакомый голос:

— Слушай, Сергей, — озабоченно и нежно говорила женщина. — Ну, почему ты такой? Сердишься? За что?

— Нет, Соня... Но... Понимаешь, как-то нехорошо все получилось. Понимаешь, стыдно мне! Стыдно перед этим фронтовиком. Будто я обокрал его, — послышался в ответ несколько растерянный, удрученный мужской голос, и Василю вдруг показалось, что ему на голову кто-то вылил ведро кипятка. Ему захотелось кинуться прочь, но ни руки, ни ноги не слушались его. И он, всем телом навалившись на костыли, застыл на месте.

Какое-то время царила тишина, потом все тот же мужской голос спросил:

— Соня, все же... Кем он тебе доводится?

— Кажется, я тебе уже это говорила, — сердито отозвалась Соня, и в ее голосе послышалось раздражение. — Писатель. Мой земляк. Раненый, приехал с фронта на сорок пять дней. Беларусь оккупирована, и ему просто некуда ехать. Что тебя интересует еще?

— Соня! Как ты можешь так говорить?! — с глубокой тоской проговорил мужчина.

— А как же я должна говорить?

— Он же любит тебя! И надо быть слепым, чтобы этого не видеть!

— Ну, золотце, ты меня удивляешь! — воскликнула Соня. — Лю-юбит! Н-ну, и что же мне теперь делать? Разве я могу запретить кому-нибудь любить меня?

— Жаль, Соня, но ты либо не понимаешь меня, либо просто не хочешь понять, — вздохнул мужчина и с сожалением добавил: — Прощай. У меня сегодня очень много работы, целая гора тетрадей...

— Ну, что ж, иди к своим тетрадям, — с какой-то угрозой в голосе проговорила Соня, и ее легкие, такие знакомые Василю, шаги затихли где-то за садом.

Через полчаса Кремнев тоже ушел из сада.

Когда он, стуча костылями, вошел в комнату, Соня уже стояла перед зеркалом и, беззаботно напевая, поправляла прическу. Не отрывая глаз от зеркала, она игриво спросила:

— Где это мы гуляем?

Кремнев молча сел, тяжело облокотился на стол и закурил. Соня через плечо настороженно посмотрела на него и улыбнулась:

— Ты, воин, кажется, чем-то огорчен? Не можешь найти название для своей повести? Сейчас поищем вместе. Мы с тобой, Кремнев, что-нибудь придумаем...

Она ловко прихватила приколкой непослушную прядь кудрявых русых волос, крутнулась перед зеркалом и быстро подошла к маленькому буфету.

— Мне, Соня, надо поговорить с тобой, — тихо произнес Кремнев. На мгновение Соня замерла, потом резко повернулась к нему лицом. Казалось, вся кровь из ее сердца прилила к лицу. Большие темно-серые глаза девушки стали маленькими, злыми, в них были возмущение и ярость.

— Я, Соня, даже и представить не мог, что у тебя есть какие-то от меня секреты. Само собой все открылось, случайно...

— Ты был...

— Сидел на своей скамейке.

Соня медленно подошла к столу, села напротив Кремнева и подперла лицо кулачками. Смотрела на Василя долго и молча, будто хотела проникнуть в самую глубину его сердца, рассмотреть, что там для нее уготовано. Наконец тихо и совершенно разнодушно спросила:

— Ну, и что ты решил?

— Поговорить с тобой.

— И только? — Соня засмеялась.

Василь встал, хромая, подошел к ней и крепко обнял за плечи. Она покорно прижалась к нему и затихла.

Они долго, очень долго молчали. Потом Василь тихо спросил:

— Ты... любишь его?

— Не знаю... И что творится со мной — тоже не знаю. Только грустно мне. И страшно. Одна я. Они все там, под немцем. А мама больна... Страшно. Не знаю, что со мной будет...

— Вот что, — решительно сказал Василь. — Завтра распишемся.

Соня медленно подняла голову, посмотрела ему в глаза.

— Слышишь? — настойчиво и нетерпеливо повторил Василь. — Завтра распишемся! Зачем откладывать?

Соня осторожно высвободилась из его объятий, пересела на диван. Василь сел с нею рядом, взял за руки, горячо заговорил:

— Ты знаешь меня не первый день. И знаешь, что на этой земле кроме тебя у меня нет никого. И потерять тебя я не могу. Не хочу и не могу!

— А если я вдруг потеряю тебя? — подняла глаза Соня. — Через неделю ты уедешь на фронт. А на фронте людей не только ранят. Что тогда буду делать я?

Но Василь уже не слышал того, что говорила Соня. Он сидел, будто оглушенный, сидел долго, втянув голову в плечи, потом тяжело поднялся и вышел на крыльцо.

Когда он вернулся в комнату, Соня, свернувшись калачиком на диване, спала. Керосин в лампе догорал, фитиль чадил, нервно вспыхивая, грозясь вот-вот потухнуть. На столе отсчитывал время хромоногий будильник, упрямо повторяя одну и ту же бессмысленную фразу: «Тик-так, а так ли? Тик-так, а так ли?»

Стараясь не шуметь, Василь отыскал вещмешок, взял со стола рамку и вынул из нее свою фотокарточку. Взглянул на Соню, сделал шаг к дивану, но, раздумав, быстро пошел к двери...

...За тонкой дощатой перегородкой дружно захохотали. Василь, застигнутый врасплох этим смехом, испуганно сел. Ему вдруг показалось, что кто-то услышал его мысли, услышал и — засмеялся над ним, над его несбывшейся любовью...

Но в землянке уже было тихо. Кремнев лег, устало закрыл глаза.

Через минуту он спал. И снилось ему огромное солнце, молодая рослая конопля и, в ее душистой зелени, — юная девушка с черными большими глазами и толстой темной косой на полудетской гибкой спине...

IX

Утром, откуда-то с севера, ветер принес тучи. Белые и серые, они плыли, словно льдины по широким разводьям, то замедляя свой бег, будто попав в водоворот, то снова устремляясь в холодную серую даль.