Грозный год - 1919-й. Огни в бухте
Шрифт:
– Кузьма Кошкин, товарищ Киров.
– Кошкин? Подходящая фамилия. Умело цапаешь голубей. Зорко несешь и караульную службу. Молодец!
Киров пожал ему руку. Кошкин от счастья улыбнулся до ушей.
Сулейманов, бросив цигарку, вылез из воды.
– Я его и так, и этак уговаривал, а он свое: «Лезь в воду!» Вот и сапоги из-за него промочил.
– А ну покажи свои руки!
– попросил Киров у машиниста.
Сулейманов вытянул и правую и левую.
Киров потрогал могучие кулаки; машинист разжал кулаки, и Киров с удивлением потрогал пальцы.
– Здоровые клещи. За такие руки, Дадашев, я бы машиниста наградил месячным окладом.
– А я его и так награжу. За установку хомута!
Поздно ночью, перед самым
– Ну как поживают наши забастовщики?
– спросил Киров.
– Какие забастовщики, товарищ Киров? Ах, да… - смутился дежурный инженер.
– Работают. Как вы уехали, так и приступили к работе. И сейчас вся ночная смена работает.
Киров позвонил на бухту; здесь он застал Петровича.
– Как фонтан? Как охрана?
Петрович коротко рассказал о положении дел, потом спросил:
– Ты не забыл, Мироныч, о чем договорился с Дадашевым?
– О чем?
– Пока ты будешь в Москве, мы дадим еще один фонтан. Ты приедешь к Новому году, и вместе отпразднуем открытие промысла.
– Нет, нет, не забыл. Вы дайте еще один фонтан, тогда наша жизнь пойдет веселее.
– Ну вот и хорошо. Я говорил с буровой партией. Там у меня одни коммунисты. Ребята так рады, говорят, что круглые сутки будут работать, лишь бы к Новому году дать фонтан на Ковше.
– Вы сдержите свое слово - за мной дело не станет.
– А скоро поедешь?
– Прежде мне на денек надо съездить в Гянджу. Там назначена встреча с хлопкоробами района. Среди них есть один интересный старик, хочется поговорить с ним; ему, кажется, лет сто, старый опытник и селекционер. Он выращивает такие сорта хлопка, что если мы их сумеем распространить по всему нашему Азербайджану и Закаспийскому краю, то урожай хлопка по стране сразу поднимется на двадцать - тридцать процентов… Так-то, Петрович. Вернусь из Гянджи - выедем с Серебровским в Москву. Спокойной ночи.
Петрович рассмеялся, сказал:
– Спокойная ночь уже ушла, ты лучше скажи «доброе утро»: сейчас пять минут пятого.
Киров тоже рассмеялся.
– Действительно, уже утро. Жаль, что не хватает суток. Жаль, что человек все-таки должен спать. Треть жизни уходит впустую… - И повесил трубку.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Предание гласит, что во время борьбы рода Корейшитов, правителей Мекки, со сторонниками Мохаммеда некоторые из них бежали из страны. В числе беглецов был и восьмой имам Риза с семейством. Сам Риза остался в Хорасане, а дочь его и сестра попали в окрестности Баку, где и поселились на месте теперешней деревни Шихово. Там же они и умерли. На месте их погребения была построена усыпальница с мечетью. (На южной стене мечети и до сих пор имеется арабская надпись, из которой видно, что построена она в семисотом году христианского летосчисления Махмуд-Ибн-Саадом.) Дочь имама Ризы звали Укейма-ханум, и у нее был верный слуга по имени Эйбат, которого после смерти госпожи тоже похоронили в этой усыпальнице. Эйбат свою госпожу называл «биби», что по-тюркски значит «тетя». И мечеть назвали Биби-Эйбат, то есть «мечеть тети Эйбата». Потом, по истечении многих лет, здесь поселилось много шейхов, представителей различных религиозных орденов, и деревню прозвали Шейховой, или Шиховой, а Биби-Эйбатом стали называть окружающую местность между двумя мысами, где и находились нефтяные промыслы «старой площади».
Шихово - священное место, куда на поклонение могилам Укеймы-ханум и Эйбата до сих пор еще приезжают паломники из различных мест Азербайджана и Персии. На зеленых оградах могил и надгробных плитах каждый оставляет кусочек бумажки или лоскуток от одежды, в которых (большей частью женщины) просят об исполнении того или иного желания, и чаще всего об исцелении от недугов и бесплодия. В большие праздники - новруз-байрам, курбан-байрам, ураза, шахсей-вахсей - сюда на богомолье от каждой городской мечети стекаются сотни людей, и тогда в Шихове и яблоку некуда упасть.
Жители деревни
обслуживают паломников, получая за это небольшую плату. Даже дети и те у порога мечети охраняют обувь богатых богомольцев…В глухую, темную ночь к Шиховской косе причалил небольшой киржим под парусами: из нового рейса в Персию вернулся неуловимый Фердинанд. На этот раз он привез два мешка золота и двенадцать «паломников-шейхов».
Встречал долгожданных гостей Федор Быкодоров. Он три ночи подряд торчал на пустынном берегу…
В ту же ночь при попутном ветре пират исчез из Баку, оставив на попечение «шейха Кербалая» двенадцать «маленьких шейхов», которых Быкодоров на другой же день благоразумно разогнал по разным промыслам. Все они переоделись в промасленную одежду потомственных нефтяников. Не один год до этого работали они на бакинских промыслах. Эти «шейхи» были из той группы персидских рабочих, которые издавна приезжали из Персии на заработки в Баку и, проработав здесь пять-шесть лет, уезжали обратно к себе на родину. Теперь они служили у мистера Леонарда Симпсона хотя и на рискованной, но дорого оплачиваемой работе.
Тоска и какая-то смутная тревога вселились в душу «шейха Кербалая» по прочтении письма мистера Леонарда Симпсона. О чем писал его шеф? Он требовал «координации действий» и подчинения во всем господину Ахундову. Впервые от своего почтенного шефа он получал такое приказание. Он работал всегда один, и потому, может быть, ему всегда сопутствовала удача. «Координация действий»? Но с кем? С этими «интеллигентами»? Или с этим проходимцем Карлом Понтером? На этот раз он абсолютно не понимал своего шефа, которому верой и правдой служил семнадцать лет, из коих четырнадцать провел в Персии, Ираке, Арабистане, Афганистане и вот третий год мучился в этом проклятом Баку, на этой проклятой работе. И только после «координации действий» ему разрешался выезд на родину, в Персию. Шеф писал, что после этого он, «почтенный шейх Кербалай», может перейти на более легкую работу, заняться семьей и торговыми делами.
Тоска мучила Федора Быкодорова, он с тоски запил, три дня не являлся на работу, с нетерпением дожидаясь этого дня «координации действий», и все пропадал в самой отдаленной и пустынной части бухты…
Этот день пришел - солнечный и тихий, великолепный осенний день для охоты. Ахундов устроил охоту на пустынном острове Святом, куда с разных концов города на парусных лодках съехалось до сорока «охотников». Среди них был даже почтенный граф Ортенау в своей тирольской зеленой шляпе с перьями. Были люди и малознакомые членам ордена.
Охота заняла немного времени. Вскоре все сошлись на восточный берег острова, расположились на траве и, как настоящие охотники, стали пить, закусывать и рассказывать охотничьи анекдоты…
«Чего он медлит, кого боится, ведь на острове, кроме нас, ни единой души!
– горячился Быкодоров.
– Интеллигенция!» - сплюнул он сквозь зубы.
И действительно, на острове не было ни единой живой души. Он весь был как на ладони - открытый и пустынный. Здесь не было ни строений, ни деревьев. Лишь только там, далеко, на другом конце острова, стояло несколько низеньких буровых вышек и несколько хибарок для рабочих.
Наконец, волнуясь и озираясь по сторонам, Ахундов привстал с места…
– В самом начале моего, так сказать, небольшого вступительного слова мне бы хотелось выразить от своего имени и, я думаю, господа, от вашего имени благодарность Карлу Людвиговичу Гюнтеру, организатору сегодняшнего торжества, человеку, который первый в Баку поднял знамя борьбы против большевиков и повел ее всеми возможными средствами, вплоть до поджогов нефтепромыслов и нефтеперегонных заводов…
«Охотники» молча подняли рюмки. Карл Гюнтер отвесил низкий поклон; потом, сощурив глаза, обвел всех высокомерным и наглым взглядом и увидел Федора Быкодорова. Глаза их встретились, точно в поединке, точно скрещенные рапиры в бою… Холодок пробежал по спине Гюнтера. «Он презирает меня, он сильнее меня, я боюсь его», - сказал он себе, сжал свои тонкие губы и уже до конца «охоты» на всех смотрел исподлобья и избегал разговора с Быкодоровым.