«Грозный всадник», «Небывалое бывает», «История крепостного мальчика», «Жизнь и смерть Гришатки Соколова», «Рассказы о Суворове и русских солдатах», «Птица-Слава».
Шрифт:
Движется суворовская армия, совершает стремительный переход. День, второй, третий… десятый. Каждый день — шестьдесят верст. То ли солнце палит, то ли грязь, непогода — идут колонны одна за другой, совершают дальний поход.
Измучились солдаты в пути. Пообтрепались башмаки на дорогах. Гудят от волдырей и усталости ноги.
Изнемогли солдаты. Нет солдатских сил идти дальше. А идти надо. Нельзя не идти.
Догоняет Суворов заднюю из колонн. Делает вид, что не замечает солдатской усталости.
— Богатыри! Ребята! — кричит Суворов. —
Догоняет Суворов среднюю из колонн:
— Богатыри! Братцы! Неприятель от вас дрожит. Вперед! Вперед! Нога ногу подкрепляет — раз, два, левой, левой… Рука руку усиляет — раз, два, левой, левой! Шибче! Шибче! Задние пятки отдавят!
Догоняет Суворов первую из колонн:
— Дети! Орлы! Неприятель без вас скучает. Вперед! Вперед! Теснее ряд, выше голову, грудь навыкат! Ух, махни, головой тряхни, удаль солдатскую покажи! Барабаны! Музыка! Песни!
Затрубили трубачи и горнисты, ударили барабаны, разнеслась над войсками песня. Повеселели, подтянулись солдаты. Сбилась от четкого солдатского шага дорожная пыль столбом.
Едет впереди своих войск Суворов — доволен. Не остановилась русская армия — движется. Забыли солдаты про ссадины на ногах и усталость. Идут колонны одна за другой, совершают стремительный переход.
Как-то между солдатами начался спор — прав или ненрав Суворов, утомляя войска быстрыми переходами. Спор вели капрал Пенкин и рядовой Кривокорытов.
— А что, — говорит Пенкин, — прав Суворов. В быстроте вся сила. Быстрота и натиск решают дело.
— Так-то оно так, — соглашался Кривокорытов. Но тут же начинал свое: — Так ведь солдатам трудно в походе. И сила людская на это уходит, да и в пути отстают многие.
— Мало что отстают, — возражал Пенкин. — Пусть лучше десять отстанут, зато сто победят.
— Ишь ты — десять отстанут! — не унимался Кривокорытов. — А может, эти десять самые смелые.
— «Смелые»! — усмехнулся капрал. — Кто же это тебе сказал, чтоб смелые — и вдруг позади!
И другие солдаты поддержали капрала:
— Прав Суворов: лучше устать, но победить!
— Ну, как хотите, — сдался Кривокорытов. — А мне торопиться некуда. Мне мое здоровье важнее.
И действительно, на всех маршах солдат отставал. Армия уже и закончила переход и вошла в дело, а бывало, и разбила противника, а Кривокорытов и другие вроде него еще где-то в пути, обозными клячами тащатся.
— Эх, несдобровать тебе, Кривокорытов! — говорил Пенкин солдату. — Помяни: отстающего бьют.
Так оно и случилось.
Привел Суворов русские полки стремительным маршем к Рымнику, к лагерю Юсуф-паши. Прошли солдаты единым махом восемьдесят верст, разгромили турецкую армию.
Кончился бой. Стали товарищи разыскивать Кривокорытова. Нет солдата. Принялись ждать. Ждут день, ждут два — не приходит солдат.
На третий день Кривокорытов нашелся. Поленился, отстал, отбился солдат в пути, наскочил на турецкий
разъезд и был насмерть врагами изрублен.Похоронили солдаты товарища, перекрестились. Эхма, ни за что ни про что, через глупость свою, сложил гренадер неразумную голову!
Рядовой Пень в боях первым вперед не рвался. Зато после взятия городов был великий охотник до разной добычи.
Начнут солдаты стыдить товарища.
— А что, — отвечал Пень, — кровь проливаю, себя не жалею. Так уж и взять ничего нельзя!
Вступили суворовские войска в маленький турецкий городок. Ехал Суворов по кривым, узким улочкам, видит — выскакивает из ворот соседнего дома солдат, гусь под мышкой.
— Эй, молодец, — окликнул Суворов, — сюда!
Подбежал Пень.
— Откуда гусак?!
Замялся Пень. Однако солдат был неглуп. Нашелся:
— Так хозяйка дала, ваше сиятельство. На, говорит, служивый.
— Так и дала? — усмехнулся Суворов.
— Дала, дала и еще приходить велела.
Только сказал, а в это время из турецкого дома выбегает старая турчанка. Видать, поняла бабьим чутьем, что воинский начальник солдата ругает, осмелела, подбежала к нему и давай вырывать гуся.
Отдал солдат гусака. Убежала турчанка.
— Значит, сама дала и еще приходить велела! — обозлился Суворов.
— Так то не она, другая дала, — стал выкручиваться Пень. — Молодая.
— Ах, молодая! — воскликнул Суворов.
Только воскликнул, а из дома выбегает молодая турчанка и тоже к солдату.
Подскочила, затараторила на своем языке, руками машет и причитает.
Суворов турецкий язык знал, понял, что турчанка говорит о шелковой шали. Протянул он руку к солдатской пазухе — вытащил шаль.
Потупил Пень глаза, понял, что быть расплате. Крикнул Суворов солдат, приказал взять мародера под стражу.
Вечером перед воинским строем виновного разложили на лавке и стали всыпать шомполами.
Врезают солдаты воришке, а Суворов стоит рядом, приговаривает:
— Жителя не обижай — он тебя кормит, не обижай — он тебя поит. Так ему. Так ему. Еще, еще! — командует Суворов. — Пусть хоть палочки дурь выбьют. Палочки тоже на пользу, коль солдат нечист на руку. Солдат — защитник жителя. Солдат не разбойник!
Суворовская армия совершала стремительный переход. Остановились войска ночевать в лесу на косогоре, у самой речки.
Разложили солдаты походные костры, стали варить суп и кашу.
Сварили, принялись есть. А генералы толпятся около своих палаток, ждут Лушку. Лушка — генеральский повар. Отстал Лушка где-то в пути, вот и томятся генералы, сидят не кормлены.
— Что же делать? — говорит Суворов. — Пошли к солдатским кострам, господа генералы.