Грозовой Сумрак

Я не могла понять ее, не могла прочувствовать – но это искрящееся золотом, льющееся жаркой волной ощущение, которое, кажется, можно собрать в сложенные лодочкой ладони и пить, как наполняющее силой хмельное вино, притягивает ши-дани так же верно, как магия сердца Холма. Как отвернуться от этой добровольно предлагаемой жизни, как отвергнуть сияние той искры, что люди называют душой? Невозможно и недостойно, как недостойно отвергнуть предлагаемую в дар кровь величественного волшебного существа…

Случается, что в Холмы приходят смертные, становящиеся слугами ши-дани, и все они уходят от нас, обожженные странной, недоступной для нас любовью. Уходят не только с волшебным даром, что ни отнять ни продать, но и с тоской, с незаживающей раной в сердце. И иногда возвращаются, как Там Лин, для того чтобы быть с нами вечно.

– Останови меня, Фиорэ, останови, молю тебя… – Пальцы Кармайкла скользнули по моей талии, нащупали узелок тонкого плетеного пояска. – Одного твоего слова будет достаточно – и я подчинюсь.

Жаркие, как лепестки пламени, поцелуи… Пьянящее, хмельное ощущение человеческой души, ослепительно-яркой птицей прильнувшей к моему сердцу.

С тихим стуком упал на пол украшенный медными бляшками плетеный пояс, с шелестом соскользнуло с моих плеч верхнее платье, переливающееся в зыбком лунном свете серебром, как свежевыпавший снег.

– Прошу тебя, возлюбленная моя госпожа, свет моего сердца…

Я обняла Кармайкла, целуя его в губы, перебирая пальцами встрепанные медово-рыжие пряди, испытывая жажду, столь же сильную, как когда-то давно, когда моим слугой, другом и любовником был Там Лин, рыцарь с пылающим сердцем.

Жажда жизни, жажда прикосновения души, «красная жажда». Река крови не утолит ее, магия Холма отгонит лишь на время, до тех пор, пока не обретет ши-дани утраченную при создании часть себя, пока не станет единым в двух искрах, в двух телах – или же не вберет в себя все то, что щедро предлагает пораженное любовью человеческое сердце.

– Не останавливайся, Кармайкл…

Маг тихо рассмеялся низким волнующим смехом, подхватывая меня на руки и унося сквозь шелестящую занавесь в спальню, позабыв об упавшей на пол сумке с Рогом, а я еле заметно вздрогнула, ощутив на лице прикосновение призрачной холодной руки.

За миг до того, как Кармайкл перенес меня через порог горницы, я увидела в отражении луны на оконном стекле медленно тающий силуэт волка с горящими призрачной зеленью глазами…

ГЛАВА 5

Тонкий пронзительный плач вызолоченной солнцем тростниковой флейты разносился над спокойными водами небольшого сапфирово-синего озера, лежащего в нескольких шагах от древа королей. Солнечный свет, проходя через кроваво-красные листья, становился нежно-розовым, словно на закате, тонкими лучиками ложился на невысокую желтоватую траву, десятками разноцветных огоньков отражался на поверхности воды – и почему-то бесследно пропадал на потемневшей от времени серебристой коре второй половины древа королей. Такие разные – эти переплетенные воедино деревья, так тесно срослись друг с другом, что невозможно отделить одно от другого. Но золотистый ствол сияет на солнце величайшей драгоценностью, собирает полученное тепло в яркие, острые листья, в то время как вторая половина вечно находится в тени, и ни один солнечный луч не может коснуться ни серой коры, ни темных, почти черных листьев.

Я отняла флейту от губ, прислоняясь к теплому живому стволу сердца Холма и устало прикрывая глаза, чувствуя себя опустошенной, вымотанной, лишенной чего-то светлого и искреннего.

С тех пор как Кармайкл покинул Холм, в мире людей успело наступить лето, а мне показалось, что минула вечность и еще один день. Словно самый теплый лучик солнца был утрачен, погас самый жаркий лепесток огня в камине и пропал наиболее яркий оттенок в рыжине осенней листвы вокруг. Я не думала, что всего за несколько дней успею настолько привязаться к обремененному Условиями человеку, что золотой жар его души опалит меня так сильно и неотвратимо…

Кармайкл уходил на рассвете. Уходил по собственному желанию, несмотря на то что мог задержаться до вечерней зари. Уходил со словами, что нельзя слишком долго задерживаться в гостях у ши-дани, если не хочешь оставаться надолго.

А может, дело в Роге, что он унес с собой? В артефакте волшебного западного Холма, подарке древа королей, никогда ранее не покидавшего Осеннюю рощу, чтобы в любой момент можно было взять его в руки – и сыграть великую песнь, что отбросит Сумерки от домов ши-дани и из мира людей, переплавит волю и стремление в магию, открывающую и запирающую запечатанные двери. Может, потому мне и солнце кажется более тусклым, словно затянутым легкой серой дымкой, и мир вокруг стал каким-то неярким, окутанным туманом?

Я проводила Кармайкла до самой Алой реки, и лишь у белоснежного моста смогла выпустить его ладонь. Оставив ему на память тоненькое медное колечко, сквозь которое можно видеть то, что скрывается за иллюзиями ши-дани, да алый плащ, согревающий в холод и остужающий в жару, остающийся сухим в проливной дождь и выдерживающий скользящий удар разбойничьего ножа. Чудесные дары, с которыми обычно отпускают в мир людей званых гостей или же отслуживших свой срок слуг.

Знак прощания, после которого человеку непросто будет вернуться в Холмы.

Ведь Кармайкл уже дважды гостил в моем доме, и в третий раз он вернется лишь для того, чтобы остаться у меня навсегда. Не слугой и не гостем, а частью Осенней рощи, что будет существовать в Холме вечно, даже когда меня не станет. Люди сами не ведают, каким ценнейшим даром обладают, – несмотря на то что их жизненный срок зачастую смехотворно короток, душа их вечна. Даже Сумерки не могут заставить эту крошечную и неяркую на первый взгляд искру погаснуть – только ослабить на время. Фаэриэ, когда их срок приходит к концу, попросту рассыпаются, из живой стихии становятся обычным ветром, дождем или приливной волной. Искра магии, горящая внутри каждого из ши-дани, попросту возвращается в Холм, чтобы когда-нибудь влиться в новорожденного, подарив ему часть накопленных знаний и сил.

И только люди воистину бессмертны и потому только они могут выбрать себе послесмертие,возвращаясь после некоторого отдыха в новом теле или же став частью любого мира, соседствующего с людским, будь то Алгорские холмы или Сумерки.

– Тоскуешь по своему гостю, сестренка?

Я вздрогнула и посмотрела на невесть откуда взявшуюся Ильен, которая уютно устроилась на наметенной ветром лиственной куче в нескольких шагах от древа королей, скорее напоминая экзотического снежного зверя, чем зимнюю ши-дани. Подчеркнутая звероподобность облика – почти боевая промежуточная форма, нечто среднее между волком и человеком, длинные серебристые когти, чуть загибающиеся острыми кончиками внутрь, лицо, застывшее неподвижной маской. Страшноватый облик – редко когда зимняя сестра приходила в нем в мое время. Разве что в тех случаях, когда злилась на меня или же готовилась к чему-то непредсказуемому.

– Немного. Ильен, что случилось?

– Пока ничего, но, как мне кажется, скоро случится. – Зимница поднялась со своей «лежанки» и медленно, почти торжественно подошла к древу королей, на нижней ветке которого я сидела. Посмотрела на меня снизу вверх, позволяя увидеть глубоко запрятанную в лунно-желтых глазах тревогу. – Когда ты последний раз была у Алой реки, Фиорэ? Как давно ты смотрела на кровавые волны, что отделяют Холм от мира смертных?

Я очутилась рядом с сестрой раньше, чем мое сердце успело отсчитать два удара.