Грубая обработка

– Когда перестал ходить на исповедь.

– Когда это было?

– Когда я не мог больше ставить в неловкое положение священника.

Она посмотрела на него, ожидая, что он улыбнется. Мария лежала, облокотившись на подушки, на ее лице почти не оставалось косметики. Она не стала утруждать себя и оставила лежать снятые вещи там, где они были брошены: в ногах кровати, на ковре, на лестнице. Она просто влезла в коротенькую рубашку из кремового шелка.

– Ежи, – позвала она.

– Хорошо, – расплылся он в улыбке. – Сейчас ты дашь мне отпущение грехов.

Она подвинулась к нему и стала поглаживать кожу у него под мышкой, такую мягкую и удивительно гладкую. Он почти весь был такой гладкий, как молодой человек, и упругий, совсем не рыхлый. Она изогнулась сильнее и уткнулась лицом в его плечо. Одна ее грудь прижалась к его ребрам. Мария сказала еще что-то, но он не расслышал. Грабянский знал, что, если они останутся в этом положении длительное время, у него начнутся судороги. Он уже испытывал желание помочиться.

– Может, она и не самая умная женщина в мире, – говорил Гарольд Рой, – но в хороший день она может отличить черное от белого. Она может забыть копченого лосося и прийти домой с минеральной водой и какими-либо новыми вычурными панталонами вместо еды. Но мы ведь говорим не об этом, не так ли?

Он предложил Резнику мятную таблетку, положил одну себе в рот и почти тотчас растер ее зубами. Это было для него постоянным разочарованием, так как он предпочитал, чтобы таблетки таяли во рту до тех пор, пока не превратятся в тоненькие лепешки, как на причастии.

– Она, должно быть, была напугана, мистер Рой.

– Она была в ужасе. Потеряла рассудок. Как было бы с любой другой женщиной на ее месте.

– В таких обстоятельствах она вполне могла впасть в панику.

– Ужасное положение.

– Оно могло быть и хуже.

– Представляю себе.

– Я имею в виду – для вашей жены. Гарольд Рой зажмурился на несколько секунд.

– Мне не хочется даже думать об этом, – проговорил он.

– Даже когда она говорила с полицейским, – продолжал Резник, она все еще находилась в состоянии шока.

– Запуталась, вы хотите сказать?

– Совершенно верно.

Резник посмотрел, как Гарольд Рой засунул в рот еще одну мятную лепешку. «Спиртное и всю другую гадость вы используете для того, чтобы засорять то, что однажды могло бы быть мозгами» – пришли ему на память слова Маккензи.

Гарольд знал, который час, и не глядя на часы. Сегодня все шло по графику. Чтобы так держаться, он должен быть в студии не позднее чем через десять минут.

– Инспектор, если…

– Иногда бывает, что люди, даже невиновные, делают какое-то заявление, а потом боятся изменить его, считая, что это может поставить их в положение виновного. – Резник подождал, когда Гарольд посмотрит на него. – Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да.

– Если ваша жена хочет изменить свое заявление по какой-либо причине – если по прошествии времени она вспомнит все более ясно, – пусть она поставит нас в известность об этом.

– Конечно, она сделает это. Я имею в виду… конечно…

– Вспомните, может быть, что-то из ее рассказа содержит намек на… как бы это лучше выразить… на то, что у нее появились новые мысли? Скажем, вспомнила что-то еще?

– Нет. Ничего.

Через перегородки со стеклянными панелями он видел людей, которые склонились перед мониторами, разговаривали по телефону, пили кофе. «Если они посмотрят сюда, – думал Гарольд, – то увидят, что я уединился с неряшливо одетым полицейским офицером, вместо того чтобы заниматься работой».

– Инспектор… – Рой встал.

– Конечно, – успокоил его Резник, – я понимаю. Они постояли еще некоторое время, глядя друг на друга.

– Может быть, вы поговорите с женой. Если у нее есть что-либо для нас, подскажите ей, чтобы она связалась с нами.

Гарольд Рой кивнул, открывая дверь.

– Кем бы ни были люди, ворвавшиеся в ваш дом, чем скорее мы оставим их без работы, тем лучше будет для общества. Особенно пока еще есть шанс вернуть вашу собственность или, по крайней мере, часть ее, то, от чего они не смогли избавиться сразу.

Каким-то образом Гарольд почувствовал, что его почти обвиняют в чем-то, не понимая, однако, в чем именно.

– Вы сможете найти дорогу, инспектор?

– Да, конечно. Не буду задерживать вас дольше, мистер Рой. Благодарю за предоставленное мне время.

Одежда из модного ателье, дорогая прическа. Резник смотрел, как он прошел через нагромождение комнат, ускоряя шаг, пока не скрылся из виду. Хотя Резник не знал точно почему, но он был уверен, что ему нужно будет поговорить с Гарольдом Роем еще раз. А может, и не один.

По тяжести ее тела, изменившемуся дыханию Грабянский понял, что Мария уснула. Повернув голову, он посмотрел на часы-радио, стоявшие около кровати. Не удивительно, что его желудок пока еще тихо, но начал напоминать о себе. Он должен был поесть что-нибудь в той чайной. У той официантки, полной грации и изящества. Грабянский заулыбался: какое удовольствие он бы получил, если бы сидел там с ней, а не с Марией, щупая ее под столом, а все другие, зная об этом, старались бы не смотреть в их сторону, и в то же время делая все возможное, чтобы подглядеть так, чтобы это было незаметно.

Из уголка рта Марии на грудь Грабянского стекала струйка слюны.

Это было хорошо, даже лучше, чем он представлял себе. У него были времена, когда весь секс ограничивался коротким общением в несвежих постелях и слишком высокой, на его взгляд, оплатой. При этом чувство удовлетворения проходило очень быстро.

Мария тяжело вздохнула и отодвинула голову, за ней изо рта потянулась дорожка слюны, похожая на растянутую нить жевательной резинки.

– Извини. Я заснула.

– Все в порядке.

Он взял край простыни и осторожно вытер ей уголок рта.

– Что ты делал?

– Когда ты спала? Было много вещей, которые я мог делать. – Он улыбнулся ей, и она подумала: «Боже, вот человек, который видит меня такой, какая я есть, без грима, с затуманенным взором, пускающей слюну, и он улыбается мне так мило». – Смотрел на тебя.

– Это все?

– Думал.

– О чем?

Он расплылся в улыбке. Его рука вновь потянулась к ее груди.

– Это все? – повторила Мария.

Грабянский быстро скинул одеяло и заметил острое разочарование в ее глазах, даже озабоченность.