Группа эскорта

Потом начальство никак решить не могло: наказать нас или наградить. Так и махнуло рукой, будто не было ни рожна, будто не рвалось в пределы России семьдесят тысяч бродяг, из них до трети — нарки, до половины — горькая уголовщина…

Выжил я тогда чудом… Тем обидней сейчас умереть…

И говорю:

— Надо здесь бой принять. Тогда, может быть, все спасемся…

— Верно! — вскидывается сержант. — Здесь драться правильней!

— Не перебивай. Аномалия на маршруте. Плюс какая-то хрень в моторе бухтит и звуки перекрывает. Плюс они растянулись. Положим передовых, так и до «Скадовска» все оптом доберемся.

Гетьманов смотрит на меня внимательно. Решает в уме задачу: оптимальное предложение или нет. Он — действующий ученый, я — бывший солдат. Я быстрее соображаю в таких ситуациях.

— Хорошо… расставьте нас… наилучшим образом…

Мы стоим по колено в воде. Впереди — катер с лодкой, пригорочек, и на нем, у самого спуска, кривая, обломанная ветром ива. А в пяти шагах от нее, помню, как раз притаился «грави».

Справа — камыши, слева — камыши, посередине — протока. Ставлю Гетьманова с генеральным поисковиком справа, их корпус катера прикроет. Мы с Малышевым встанем слева — отсюда пригорок простреливается отлично.

Ну, пан или пропал, ребята. Сдохнуть в грёбаном болоте — не самое сладостное увенчание сталкерской карьеры…

Бой продлился всего минуту. Не так, как я ожидал. И, подавно, не так, как ожидал Репа со своими быками.

Ждали гостей спереди. Вдруг справа зашумели камыши, Гетьманов с френчами принялись палить туда из пистолетов, на звук. Оттуда ответило с полдюжины автоматов. Обоих наших снесло в три секунды, их развороченные пулями тела отбросило от камышей. Оба схлопотали дозу свинца, несовместимую с жизнью.

А вторая группа, которая нас от леса должна была отсечь, обошла справа, с-сука…

Вот их автоматчики вываливают из камышей, довольные рожи, и Малышев встречает парней двумя короткими очередями в упор. Два стрелка заваливаются в грязь как стояли — с улыбающимися лицами.

Больше я не вижу ничего с той стороны, только слышу пальбу, потому что в этот момент кто-то появляется на пригорке.

Бью по нему. Он по мне. Вода передо мной вскипает от его пуль.

Оба — мимо.

Он опять палит, не целясь, уж больно я близко, кажется, и промазать нельзя…

Я беру его на прицел — лишние полсекунды — и жму на спусковой крючок, чувствуя, как обдает щеку теплым ветерком.

Стрелок на пригорке падает и начинает биться в судорогах — я, кажется, вынес ему коленную чашечку.

Тут же появляется второй автоматчик. Жарит он, не глядя, по Малышеву.

Я опять давлю на курок, и… ни фига. Магазин пуст! Отщелкиваю рожок на хер, в момент вставляю другой и вижу: всё, этот парень нас уже не убьет. Потому что он влип в одну из ветвей грави концентрата — да так, что втянуло всю верхнюю часть туловища. Чудовищная, нечеловеческая сила прессует его плоть и кости, вдавливая ребра в автомат, а потроха — в ребра.

— Они подстрелили меня… гниды…

Малышев стоит, покачиваясь, пытается левой рукой зажать пробоину в бронежилете, через которую вытекает кровь. Правая всё еще сжимает «Вихрь», никак не отдаст его болоту.

— Двигаться можешь?

Он поднимает на меня мутный взгляд.

— Я…

Из камышей никто не стреляет. То ли сержант положил их всех до единого, то ли страх заимели, гады.

Ладно, хрен ли тут разбираться. Парень жив, надо его вытаскивать.

Подставляю сержанту плечо. Он с трудом делает один шаг, другой, стонет…

— Давай, братишка! Давай, брат. Тут всего-то пройти…

И он ворочает ногами. Упрямо ворочает ногами, не падает, даже стонать перестал. Мы медленно-медленно приближаемся к «Скадовску». Лишь бы эта падаль ходячая за нашими спинами опомнилась попозже…

— Давай, братка! Ты ж русский мужик, тебе всё похер, ты всё сдюжишь, ты везде выживешь, только давай шевели мослами…

И он идет.

— Эй, Тимоха… Если чё… Озёрскому… чтоб сеструхе по контракту… все деньги… в Вязьму… там у них вообще жрать нечего… прикинь… Скажешь ему? Ты… скажи…

— Да я скажу, братишка, ты только двигай давай, не падай.

И он начинает выть у меня на плече, но все-таки идет.

Та-тах!

Всё. Начали преследование. Этим гнидам мало. Они решили, что в наших контейнерах до фига хабара, и они нас не выпустят. Да они нам за своих как минимум отомстить жаждут. Нам не успеть, сука, далековато проклятый «Скадовск».

Та-тах!

Сержант, пока я его ташу, поворачивается к бандюкам и стреляет из «Вихря». А потом бросает автомат в камыши.

— Кирдык боезапасу. Слышь, ты давай сам, братишка. Тикай. Вдвоем недотянем…

— Да пошли они все на хер, сержант. Шли бы они все от нас на хер!

Что за жизнь такая? Дрянь, а не жизнь. Тяну его, а у самого сил уже нет. Сколько тут? Тридцать метров? Двадцать пять? Малышев вроде пытается ускориться, стонет, кровь из него брызжет, а он всё же идет, не падает.

Фонтанчики вспарывают грязь у моей левой ноги.

— Стоять, сучары! — слышу я голос за спиной.

Аллее капут, ребята. Последний аврал наступает.

— Чамошки! — обращается к нам голос. — К вам имеется счет. За Вано. И за Санитара. И за остальных пацанов. У вас есть выбор. Либо прям щас, быстро и по-человечески, либо очень больно, зато очень долго. Хотите помучиться? Как товарищ Сухов?

И регот на всё болото. Три глотки, может, четыре. Пока я буду разворачиваться, пока я буду целиться, нас изрешетят.

— Репа… — шепчет Малышев. — Я его видел. Лучше сразу… братка. Это ж… Репа.

Ну… сразу мы всегда сможем.

— Опа! Решили пожить чуток. Уважа-аю… Ручки в гору и медленно-медленно, как в замедленной съемочке, поворачиваемся ко мне харями. Ясно вам, ребятки?

Я поднимаю левую руку, сержант — правую, и мы перебираем ногами в болотной жиже, поворачиваясь на сто восемьдесят.

— Зря ты… — шепчет Малышев.

Точно. Репа и три рожи при нем. До чего же он здоровый хрен! Никогда такого не видел. Уж на что Гард — бугай, а и близко не Репа. И рожа у него… во сне увидишь — лопатой не отмахаешься. Он что, с такой фактурой не мог выбрать себе занятия получше? В спорте таких, например, обожают, на руках носят.

Сладко нам в его руках будет, слаще не придумаешь.