Грусть белых ночей

— Я Могилевский. Чериковский район. Ты в первую германскую воевал?

— Был призван. Железную дорогу строили. Из Калинковичей на Овруч. Фронт тогда под Пинском стоял. В гражданскую пришлось воевать, товарищ полковник.

— Где?

— У Щорса.

— Вот так, брат, — полковник подает Левоненко руку. — Живем в эпоху войн и революций. Ничего не попишешь. Такая эпоха. Третью великую войну с тобой кончаем. Не считая малых. Может, дотянем?

— Дотянем, товарищ полковник.

Полковник подзывает капитана, который в нетерпении похаживает у ворот, приказывает накормить пленных.

В полдень к командиру дивизии полковнику Василевскому приводят взлохмаченного, исхудавшего донельзя человека, сидевшего в котельной деревообрабатывающего завода. Трудно сказать, сколько ему лет. Волосы седые, щеки запавшие, светло-синие глаза глядят пронзительно, настороженно.

Поселок пуст. Специальные части погнали перед собой мирных жителей. Поэтому каждый человек, который остался, вызывает интерес.

— Меня зовут Лахья, Анти Лахья. Я рабочий, — говорит человек почти правильным русским языком, хотя и с заметным акцентом. — Кочегар. У меня только братья по классу остались, больше никого нэт...

Полковник Василевский несколько смущен. Не часто с такими посетителями приходится сталкиваться.

— Ты видэл Ленина? — вдруг спрашивает задержанный у полковника.

— Нет, — полковник еще более растерян.

— Я видэл. Два раза. Здоровался с ним за руку. Ленин здэсь был, когда ви делали революцию. В Выборге и в этом поселке. Здэсь санаторий был. Он здэсь отдыхал, когда революция совэршилась. Я и тогда был кочегар. Работал в санатории...

Полковник наконец начинает понимать, с кем разговаривает.

— Финские коммунисты, демократы, — говорит он, — помогали нашей революции. Рад с вами познакомиться, товарищ Лахья. Если будет какая-нибудь просьба...

Кочегар точно не слышит последних слов.

— Я был в Красной гвардии. Два мои сына погибли в этой войне. Воевали против вас. Кому это нужно?

— Мировому капиталу, товарищ Лахья. Буржуи обманом, силой заставляют рабочих людей защищать свои интересы.

Интересный собеседник попался. Встретишь такого — и не забудешь. Максималист.

III

Взвод разведки в дозоре в стороне от шоссе. Шоссе справа, по нему рвется наша техника — танки, самоходки, артиллерия.

Внимательно осматривают разведчики лесные, оставленные жителями поселки. Домики здесь из деревянных щитов, напоминают летние, дачные. Но люди в них и зимой живут. От холода спасают картонные листы, прибитые к стенам. В три слоя картон.

В поселках безлюдно, тихо. Ни единой живой души не встретишь. Жителей воинские части погнали перед собой. Об этом свидетельствуют всякие тряпки, барахло, разбросанное на дороге. Подушки, матрацы лежат вперемешку с воинским снаряжением — сломанными двуколками, ящиками для патронов, винтовками, пушками.

Не отыщешь в покинутых жилищах хлеба, мяса, кофе, каких-нибудь иных продуктов. В чистеньких, прибранных кухнях разживешься в лучшем случае порошками. Они в пакетиках или пересыпаны в пластмассовые кружки с крышками. Выстроились в ряд на беленьких полочках.

Разведчики идут цепочкой, один за одним, сохраняя дистанцию. Мамедов, Смирнов, Кисляков, Филимонов, Грибин, Сергей, несколько новичков. Вместе со взводом связист. Белесый низкорослый сержант идет последним. Он, как и все, в пятнистой зеленой накидке, из-под которой горбиком выступает рация.

Белая ночь. Сумерки. Полумрак. Бой идет и впереди и позади. В прорыв возле залива нырнула техника, но полоса дотов, тянущаяся на юг, сопротивляется. Светлые сумерки полосуют всполохи, мигающие светлячки трассёров.

Чем глубже в лес, тем глуше звуки боя. Отдаются приглушенным эхом.

Это лишь привыкли считать, что разведчики совершают нечто необычное. Ничего необычного нет. Будни, как у всех. Не всегда удается определить какой-нибудь новый огневой пункт. «Языка» за все время взвод так и не захватил.

Ночь фактически кончилась. Солнце еще не взошло, но светло, все видно. На траве роса. Омытые ею сапоги блестят как новые.

Отдаленный рокот моторов улавливает острый на слух Грибин. Все останавливаются, прислушиваются. Может быть, танки? Рокот тем временем словно бы приглушеннее. Слабый, едва уловимый отзвук доносится из лога, точно зажатого меж двумя холмами.

Мамедов расстилает на земле карту. Становятся они со Смирновым на колени, рассматривают ее. Взвод делится на две группы. Одну по северной стороне лога поведет Смирнов. Во главе второй, которая пойдет в обход лога, с юга, — Мамедов.

У Мамедова, по-юношески стройного, гибкого, маленькая красивая голова. Решительное смуглое лицо с орлиным носом. За неделю наступления совсем освоился Мамедов во взводе. Разведчики ему охотно подчиняются, потому что решительность, смелость, даже самоотверженность проявляет Мамедов постоянно.

— Мы сходымся здэсь, — Мамедов тычет тонким испачканным пальцем в карту. — В семь ноль-ноль.

Радист остается с Мамедовым. Бой опять разгорается. Особенно отчетливо гул взрывов доносится с шоссе.

С Мамедовым старшина Кисляков, Грибин, Сергей. Неслышно ступая, продираются сквозь заросли густого лещинника. В стороне болотце с густой осокой и разными дудками, растущими на низких местах.

Неожиданно разведчики натыкаются на гравийную дорогу. Мамедов торопливо разворачивает карту, водит по ней пальцем. Грейдер на карту не нанесен.

Добрый километр разведчики идут по гравийной дороге. Насыпана она в прошлом или даже позапрошлом году, потому что успела травой порасти.

Гула моторов совсем не слышно. Разведчики сворачивают в сторону и опять идут берегом болотца. Грибин, угодивший в болото, вдруг кричит:

— Младший лейтенант, сюда!

Шлепая по болоту, перескакивая с кочки на кочку, разведчики достигают песчаного бугорка, на котором стоит Грибин. Грустная картина перед их глазами. Лежит скелет, сквозь ребра, глазницы черепа проросла трава. Здесь же дотла съеденный ржавчиной, наполовину засыпанный землей пулемет Дегтярева, кучка позеленевших гильз. Кружок истлевшего пояса лежит, лохмотья, оставшиеся от шинели, башмаки на резиновой подошве с разъехавшимися передками.

Ясно: стоял солдат насмерть. Наверное, погиб в ту, уже далекую, страшную зиму.