Грусть белых ночей

— Валя поехала к родителям, — говорит она. Сижу, не раздеваясь, на кровати. Жду, пока Антонина соберется. За окном начинает синеть.

Наконец выходим. Все порошит снежок. В углу двора сушится на веревке белье. Пеленки, детские штанишки, рубашечки.

На проспекте тем временем вспыхивают огни. Светятся на протянутой поперек улицы проволоке желтые, синие, красные лампочки в кружеве разноцветных лент. Мелькают снежинки. Картина зыбкая, изменчивая.

Антонина молчит. Идет и молчит. Вид у нее недовольный. Шелестят шинами по асфальту такси, с гулом проносятся переполненные троллейбусы, мелькают фигуры прохожих. Переливается огнями заснеженный город, вступая в сказочную новогоднюю ночь.

Мы немного опоздали, на экране уже мелькают титры. Билетерша, подсвечивая себе фонариком, ведет нас на места. Вот наш ряд. Но он весь заполнен. Женские, девичьи завитки, темные, светлые мужские головы, гладкие и взлохмаченные, ни одного свободного места.

При свете фонарика билетерша разглядывает наши билеты. Шепотом сообщает:

— У вас на последний сеанс.

Последний сеанс окончится за полчаса до Нового года. В таком случае мы никуда не поспеем. Почему я не посмотрел на билеты?

— Я вас по одному посажу, — шепчет билетерша:

Антонину ведет в передние ряды. Я нахожу место сам, в проходе, у боковой двери. В голове сумятица, но постепенно успокаиваюсь. Что особенного случилось? Перепутал сеансы, сидим в разных местах. Разве это главное?

Когда окончился сеанс, долго жду Антонину. Мы снова молча идем по улице. Антонина раздраженно гонит перед собой обледенелый снежный комок. Поддаст носком туфли, пройдет несколько шагов и опять поддаст.

Стараясь говорить спокойно, спрашиваю:

— Тебя на сегодняшний вечер куда-нибудь приглашали?

— Приглашали.

— Не надо подводить друзей. Меня тоже пригласили.

Она на мгновение остановилась, испытующе посмотрела на меня.

— Увидимся в Ковальцах, — говорит на прощание. Я скоро приеду в Минск, — отвечаю. — Писать дипломную. Как-нибудь встретимся.

Я сажусь в троллейбус, еду к автовокзалу. Еще можно успеть на автобус, который приходит в Ковальцы в одиннадцать вечера.

XII

Миновала зима, весна, вот и лето наступило. Доехав до городка на злектричке, дальше, в Ковальцы, иду пешим ходом, тропинкой напрямки. Взгорки сменяются лощинами, сосняками, ельники — березняками. День жаркий, в высокой траве трещат кузнечики, в разомлевшем воздухе звенит мошкара. Правей тропки по полевому простору шагают высоченные железобетонные столбы линии высоковольтной передачи.

Рожь пошла в колос, лопушится картофель. Но больше всего на поле люпина. Желтые озерца перемежаются с сине-голубыми. Я не знаю, почему так много сеют теперь люпина. Может быть, на корм скоту, на сенаж, потому что луга не приведены в порядок. Как и тогда, когда я пас скотину, они усыпаны крупными и мелкими камнями, а кустов, кочек выросло еще больше.

Часа через два добираюсь до Ковальцов. Захотелось подняться на Воронью гору. Красивый отсюда открывается вид. Вокруг, куда ни глянь, видны зеленые острова сосен и березовых рощ, которые тянутся до самого горизонта. Там и тут над лесом возвышаются темные кресты еловых вершин, раскидистые купы дубов. Высокое голубое с редкими облачками небо точно обнимается с зеленой землей. Ковальцы тонут в зеленых зарослях. Даже хат не видать.

Спустившись с Вороньей горы, иду сосняком к усадьбе моего хозяина. На шоссейке неожиданно сталкиваюсь с Антониной. Она только что сошла с автобуса, в руках у нее набитая синяя сумка.

Мы оба так растерялись, что в первую минуту слова не можем вымолвить. Глядим друг на друга и молчим.

— Защитил диплом? — наконец спрашивает Антонина.

— Защитил.

— Где будешь работать?

— Где и работал. На заводе. Там открыли вычислительный центр.

Антонина как будто даже обрадовалась.

— А я что говорила. Ты жил здесь, пока кончал университет. Все так делают.

Еще несколько незначительных слов, и мы прощаемся.

Об Антонине я знаю все. Она вышла замуж за корреспондента, с которым была знакома всего три месяца. Случается и так в жизни.

Месяц назад состоялась помолвка Алеси с ее учителем, который закончил службу в армии. Вакансия преподавателя математики и физики в Ковальцах, однако, есть, так как мой коллега тоже подыскивает место в городе.

У Миколиного двора стоит маленький красный трактор «Беларусь» с прицепленной к нему машиной, над которой высится изогнутый на манер гусиной шеи хобот. Такими машинами теперь заготавливают траву на сенаж.

ЗАМЯТЬ ЖЕЛТОЛИСТЬЯ

Повесть. Перевод М. Горбачева

I

Едучи в пединститут, в город на Припяти, где жил и работал в молодые годы, Высоцкий полагал, что отдохнет. Прочитать за месяц спецкурс — всего тридцать часов — не так уж трудно для него, искушенного в этом деле за долгие годы преподавательской работы.

Наконец, он мог позволить себе отдохнуть после копания в библиотеках, архивах, правки корректур, разных нужных и ненужных заседаний, совещаний, ученых и редакционных советов, которые отнимали неделю за неделей и месяц за месяцем. Он любил ездить, но поездки в его жизни бывали не часто — одна, две в год, и он мог пересчитать их по пальцам. Преобладало будничное однообразие: на факультет или в библиотеку ходил по одной и той же улице, видел одни и те же здания, деревья, встречал хорошо знакомых людей и начиная с поздней осени, когда в лесу кончаются грибы, настраивался на волну мечтаний о новом лете, когда хоть на день можно вырваться из города в лес и побродить с лукошком на приволье. В человеке живет внутренняя потребность встретиться с простым, первозданным, что идет от земли, воды, травы, чистых облаков, ветра, который обвевает лицо, дождя, который до нитки промочит одежду. Такими вот странствиями по лесу Высоцкий лечился от однообразия своих занятий.

Он ехал в город, где прошла его молодость. Было грустно и немного тревожно. С тех пор как он уехал из города, он заезжал туда раза два или три, но мимоходом, даже не переночевав, и было то давно — лет десять или двенадцать назад.

Поезд идет с севера на юг, из края холмов, курганов, подернутых маревом перелесков на великую равнину, где и леса больше, где в пологих берегах течет спокойная Припять, хмурой ели почти не увидишь, зато еще встретишь дубовые рощи, что стоят в двадцатом стремительном веке как свидетели седой старины.