Грустная девушка у жуткого озера

Было сравнительно рано, поэтому вариантов было немного: прогуляться к отцу или прогуляться по магазинам в торговом центре. Денег у меня осталось совсем немного, поэтому отец победил, и я почувствовала, как от одной мысли кривится лицо. И все-таки это было лучше, чем оставаться в лечебнице и слушать, слушать, слушать Квин, и из развлечений иметь только возможность наблюдать, как клуб самоубийц демонстративно, но все равно отчаянно пытается украсть из бытовки крысиный яд, или ножи с кухни, или веревку, или еще что-то, что потенциально могло бы помочь избавиться от жизни – не самое интересное занятие. Я шла к дому отца уверенно, быстро – чтобы у желающих пристать ко мне энтузиазма стало немного меньше, чтобы наблюдающие, если таковые найдутся, не теряли возможность верить, что не содержусь в лечебнице, а работаю там – отец вот смог.

Когда он подкидывал мне денег, он притворно сердился на систему, которая платит так мало, что даже на чулки и оплату телефона не хватает. Когда он разглядывал мою выходную одежду, он лез с советами, как мне начать одеваться, чтобы привлечь ухажеров. Разные мелочи, всякие мелочи – я делала вид, что не помню, как умоляла его не отдавать меня в лечебницу, не прогонять из дома, он – кажется, даже не делал вид, а в самом деле забыл. Я не любила с ним встречаться, но приходилось.

Все прошло довольно быстро, не считая одного эксцесса, но я была измучена, вымотана, обессилена. Я думала, интересно, что случится, если он умрет. Я унаследую дом, ведь так? А если я унаследую дом и любой ценой достигну новой договоренности с санитарами – или с самой главврачом, если это вообще возможно – эта новая договоренность, плюс немного денег – в мечтах у меня выходило вырваться отсюда, и это было прекрасно. Страшно, очень страшно, но восхитительно. Я отгоняла эти мысли, думала о коротком разговоре, который состоялся с соседкой отца в прошлый или позапрошлый раз и состоял в том, что она похвалила меня за выбор пути и отца – что он меня сумел прямо с детства устроить в школу при лечебнице. Я думала, интересно, все ли, кто работает в лечебнице – на самом деле пациентки и пациенты? И еще интересно – среди дипломов и сертификатов в рамочках, которыми увешаны стены в кабинете главврача, сколько настоящих, а сколько – поддельных? Может ли быть так, что все они – неправда?

Это было бы забавно. И плохо, плохо тоже, но еще это было бы любопытно, и смешно, и я не хотела думать об этом больше. Уже темнело, и я, чтобы не пугаться в лесу, воображала себя охотницей, наемницей, опасной особой, и наслаждалась этим всю дорогу и часть ужина. Только часть, потому что во время перемены блюд Анатолий позвал меня к телефону, и из трубки на меня вылился поток рыданий и едва понятная новость: отца убили.

Возможно, во мне все плескались остатки ощущения собственной опасности, возможно, из-за разных других причин – я убежала в комнату и позвонила в полицию. Умеренно взволнованным голосом я в красках рассказала об убийстве, копируя, но не слишком, разные романы. Объяснила, что боюсь за собственную жизнь, поэтому не назову имя. Назвала зато несколько других – включая свое, кто сгодился бы на роль подозреваемых, и бросила трубку (конечно, на самом деле я просто нажала на кнопку и с усилием сунула телефон в узкий карман джинсов).

Время до похорон я провела в оцепенении, в ступоре, насчет которого мне даже не приходилось притворяться, медлительность и отупение наступили на следующий же день и сидели на мне как влитые – пока я не догадалась, что мне просто начали подсыпать седативные. Все, включая настоящих помешанных, в лечебнице знали, как можно их избежать, и я тоже, но сначала мне приятнее было с ними: все казалось спокойнее, тише, я верила, что неровно измельченные таблетки – это проявление заботы, беспокойства обо мне, и наслаждалась этим, но потом мне стали надоедать расспросы собеседников в интернете, все ли в порядке, не переутомляюсь ли я, не заболела ли. Я перестала принимать таблетки, помучилась из-за откатов, а дальше нужно было просто не проявлять ни к чему особого энтузиазма, чтобы не привлечь лишнего внимания санитаров.

Это было несложно – кроме того раза, когда мы слушали единственное шоу, которое удивительным образом нравилось всем в лечебнице, буквально всем: Толстушки против Худышек. Там была команда женщин, которая верила в то, что у них есть лишний вес, и команда женщин, которые отказывались поверить в то, что у них наоборот – нехватка. Одним нужно было худеть, другим – полнеть, и побеждали те, кто сумели справиться с заданием лучше прочих. Еще были дополнительные – от нюдовой фотосессии до прямого столкновения с кем-то близким, чьим любимым занятием было осуждать участницу за еду. Каждую неделю кого-то выкидывали из проекта – все как обычно. Это не был подкаст, это была телепередача, которую мы все равно слушали, отключали экран, потому что, пусть всем она и нравилась, не все могли вынести напряжения смотрения. Почти все болели за Бетти – одну из самых тяжелых (возможно, и крупных, но я не видела, а гуглить не хотела), и на этой неделе Бетти была в зоне вылета, потому что не придерживалась диеты, пожирала бургеры, смотрела ромкомы и ревела, а по ночам хлестала тайком пронесенное на проект вино. Я завидовала Бетти и была страшно на нее зла – за кого я буду болеть, если ее выгонят, ну правда? Когда она чудом осталась в проекте (путем коварных, пусть и не слишком ловко реализованных манипуляций), лечебница ликовала. Мне хотелось ликовать со всеми, я любила иногда участвовать в общем веселье, но я вовремя почувствовала заинтересованный взгляд главврача и сдержалась.

Она, конечно, заметила, она всегда все замечала – но в этот раз наказания не последовало. Наутро у меня в еде больше не было таблеток, и я серьезно вела себя настолько инертно, насколько это было возможно. Едва не перестаралась – чуть не пропустила момент на похоронах, потому что была излишне спокойной, а еще пошел снег – пушистый, красивый. Я должна была горевать об отце, знаю, но его больше не было, была только странная статуя в гробу, и я бы предпочла трогать снежинки и выдыхать пар, а не защищать, даже понарошку, эту статую. Но нужно было уважать традиции, и я сделала все как надо, а потом едва дождалась ночи, чтобы отправиться к озеру.

(следователь оказался очень красивым. Мрачным, помятым, искусственным. Мне он понравился).

Всех развели по комнатам и заперли. Я переоделась потеплее, поудобнее и не стала даже выжидать минимальное нужное время, сразу выскользнула наружу и поспешила к озеру.

Легенда говорила, что по ночам из озера выбирался монстр, который поедал тела. Монстр был довольно вежливый: он не приходил в город, если ему приносили тела, и всегда довольствовался тем количеством, которое было. А еще его, конечно, не существовало. Я выяснила это, когда мне было пятнадцать и эксперименты главврача пересекли отметку это невыносимо, но не остановились. Я верила в монстра, искренне верила – как и большинство остальных, и я решила, что похороны – это мой шанс. Мне всего-то нужно будет дождаться правильного времени, чтобы подбежать к озеру и предложить монстру вместе с мертвым кочегаром живую меня. Замечательный план, который не сработал – потому что вместо монстра к озеру пришли те же ряженые с похорон, осторожно подняли тело за руки и ноги, обвязали его веревками с камнями – и бросили в воду. Это шокировало меня так сильно, что даже помогло с главврачом – ей не нравилось, что я больше не уделяю ей все свое внимание, и эксперименты прекратились, но – вот где был уровень моего удивления – я даже не обрадовалась этому, просто приняла. После было еще пять похорон – я пряталась в лесу каждый раз, чтобы убедиться – монстр так и не появился.

В этот раз я не хотела убедиться, что его все еще нет, я хотела посмотреть, кто будет выбрасывать отца, чтобы, если это окажется полезным, помочь следователю в нужную минуту. Я устроилась позади широкой сосны, глотнула чая из термоса: ромашковый, сладкий, мой любимый, посмотрела на часы. Сегодня я была взволнована – не из-за отца, а потому что не знала, что именно произойдет. Что сделают те, кто придет? Поступят как обычно? Или вернут тело на кладбище? Снег шел весь день, сомневаюсь, что у них выйдет незаметно выкопать гроб, положить тело и закопать снова. Мне было любопытно. Я ждала, воображала, предполагала – и едва не выронила термос, когда за полчаса до нужного времени вода в озере начала шевелиться, совсем как в сказках, а затем показалась жуткая, деформированная голова, толстая шея, массивное тело – и из озера вышел монстр.

Я не понимала, что делать – самой верной реакцией казалось кричать, но кричать мне совсем не хотелось. Бежать? Замереть и подождать? Броситься спасать тело отца? Вот эта идея была не просто глупой, но еще и смешной, и я не удержалась, хихикнула. Монстр не обратил на меня внимания, хорошо, он подошел к телу, опустился на четвереньки, обнюхал его, сел рядом и начал методично отрывать – с гадким хрустящим, но влажным звуком – куски и пихать их в рот. Я с трудом могла осознать, что происходит – монстра ведь не существовало, и все-таки он был – метрах в пятидесяти от меня с аппетитом пожирал тело и даже, кажется, не смущался ни толстого слоя грима на коже, ни савана, в который был завернут отец.

Он был всегда, просто раньше мне не везло (или везло), и я не попадала на похороны, когда он выбирался из воды? Или раньше его не было? Или дело было в конкретном теле, и мой мертвый отец каким-то чудом создал монстра? Или в склепе на кладбище все-таки прячется полоумная гениальная ученая – и это ее создание?

Я не знала, что принято делать в такой ситуации – наблюдать за монстром или отвести глаза, поэтому делала то одно, то другое, и в один момент взглянула на часы. Дальнейшее обещало быть интересным, потому что было без пары минут нужное время. Придут за телом или нет? Кажется, да. Послышались шаги, тихие голоса. У монстра слух был похуже, или просто он был слишком увлечен внутренностями отца, он не отреагировал. Зато обернулся, когда с противоположной стороны, недалеко от меня хрустнули ветки, плеснулась вода из лужи. Монстр осторожно поднялся и шустро побрел в сторону звука – то есть почти в мою. Я успела отметить, что мне совсем не хотелось кричать, и тут рядом завопили. Я никогда не слышала ее крика, но почему-то сразу узнала голос – это была одна из заводил моих недо-волков, мерзавцев из города, Инга. Когда она командовала остальными, выкрикивала, что им нужно сделать со мной, она звучала уверенно, почти строго, а сейчас это был испуганный, писклявый визг, толком не крик даже (я читала и пробовала потом – кричать очень сложно, это требует практики, навыков. Ну, это если вы не ужасно талантливы в области). Монстр приближался, пора было бежать. Инга все верещала, и я, правда, не думаю, что слышала бы это в кошмарах до конца своих дней, но незачем было оставлять даже небольшой риск. Я бросилась к ней, схватила за руку (и угадала, было бы ужасно глупо, если бы я схватилась за место, где руки не было), потащила за собой. Инга вцепилась в меня, моментально замолчала, стала правильно дышать и побежала со всех ног. Похвально. Мы сделали несколько неровных кругов, виляли по лесу, чтобы точно убедиться, что монстр не преследует, не хотелось бы притащить его за собой в лечебницу.