Грустный день смеха(Повести и рассказы)
Шрифт:
Мымрик сел на пол и затих. Мы молчали, обдумывая слова Мымрика. Катер шел.
Человек на полу заговорил опять. Тихо, почти умоляюще.
— Я вспомнил, кто ты… Да, теперь я вспомнил… Что ж, ты прав… Это сделал я… Нет, не ты… Ты не мог знать, что это я…
Мымрик вдруг вскочил и закричал:
— Кто же ты? За что ты схватил меня? Я не могу догадаться…
— Да перестаньте, — сказал я. — Здесь просто недоразумение.
Но мои слова еще больше взволновали Мымрика.
— Нет! Я знаю, что вы нарочно… Знаю, что теперь придется отвечать! Только не знаю, за что… А может быть, вы все-таки из-за запчастей? — в голосе нашего нового товарища снова вспыхнула надежда. — Ну да! Вы просто хотите
— Да прекрати ты! — рявкнул Роман. — И без тебя тошно…
Мымрик забился в угол, и в трюме наступила тишина.
(В этом месте дневник оказался испорченным.)
— …чем здесь добро и зло?
— А при том, что это вечное. Посмотри: куры рождаются добрыми и злыми. Собаки добрые и злые. Люди добрые и злые. Тут ничего не поделаешь. Если бы не было добрых и злых, не было бы естественного отбора. В борьбе добрых и злых среди добрых остаются самые добрые, остальные погибают или переходят в стаю к злым. Такой же процесс идет и среди злых. Слабые гибнут или сдаются.
— Ты к каким себя причисляешь?
— К добрым, — не задумываясь, ответил Роман.
— На каком основании? — спросил я.
— Я ненавижу насилие. Какая гадость… из-за нескольких сот рублей погубить человека. Долгие годы за ним ухаживает мать, кормит, поит его. Потом его учат в институте. Он постигает основы философии, он мыслит, создает свою концепцию, может, что-то изобретает. Любит девушку, пишет стихи… Но кому-то потребовались деньги, и этого человека…
Тихон Егорович опять на палубе, хлопочет с обедом. Я слушаю философские рассуждения Романа вполуха, потому что пишу дневник. Лишь один Мымрик таращит на оратора глаза. Он по-прежнему ничего не может понять, и это страшно беспокоит его. До сих пор я не знаю, кто он такой, потому что всякие расспросы еще больше волнуют его, и он начинает опять гадать, как ненормальный, за что его неожиданно заперли в тесный кубрик и не выпускают, хотя в 12 часов у него должно быть где-то важное совещание…
Кончаю писать… Я уловил обрывки разговора на палубе, из которых стало ясно, что путешествию приходит конец…
На всякий случай прощайте… Сейчас запечатаю в бутылку этот блокнот. Хотя бы не просочилась вода. Тихон Егорович еще раньше достал кусок свечи, он же принес и бутылку. Мы с Романом по-прежнему в одних трусах, поэтому Тихон Егорович взялся спрятать бутылку под китель. Может, удастся незаметно бросить в реку, когда будем сходить. Даже если удастся… бутылку может прибить сразу же к берегу, засыпать песком… Во всяком случае… если кто… прошу…
Утром, едва встало солнце, отец разбудил сыновей, чтобы идти за песком.
— Пап, — сказал мальчик, — еще должна быть вторая бутылка.
— Какая бутылка? — удивился отец. Он уже забыл про находку.
— С дневником… Там оказался дневник.
— Какой еще дневник?
Отец слушал невнимательно. Он глядел на дом. Дом отбрасывал на луг длинную тень, которая тянулась почти до самой реки. Отец думал, что надо еще обнести дом каменной стеной. Большой и белой, какую он видел в заграничном фильме. И посадить сад. Но это он уже, наверно, не успеет, потому что уже стар, а последние годы совсем отняли силы. За ночь усталость уже не проходила, наверно, потому, что он не спал: все думал о доме — куда какой гвоздь забить, где достать дранку, доски на пол…
— Понимаешь, пап, — сказал мальчик, — там написано, что пираты… В общем, на нашей речке пираты хватают людей… Я всю ночь читал.
— Пираты?
— Он говорит про бутылку, которую мы нашли вчера. Там какой-то шутник
написал, что его схватили пираты, — пояснил старший сын.Отец посмотрел на солнце.
— Ну что ж, пора, — сказал он.
— Пап, надо обязательно найти вторую бутылку. Узнать, что с ними. Может, они еще живы.
— Потом поищем, сынок… Вот поштукатурим дом…
— Нет, правда, пап. Надо немедленно искать! — младший схватил отца за руку — Я тебя очень, очень прошу…
Отец любил младшего сына. Конечно, сейчас мальчишке надо было спать, а потом загорать, плескаться в воде. Но они должны обязательно к зиме закончить дом.
— Пусть сходит, — оказал старший. — Мы успеем сделать норму.
И старший сладко перекосил широкие плечи. Он хорошо выспался, хотя пришел со свидания поздно, умылся холодной водой из колодца и сейчас чувствовал себя сильным и бодрым. Он, играючи, подхватил тачку одной рукой и сказал:
— Пошли, отец.
Босые, ступни его оставляли на росистой белой траве темные широкие следы, и отец семенил следом за сыном в стареньких кирзовых сапогах, и даже в сапогах ноги у него мерзли.
Мальчик остался один, еще не веря, что свободен. Он постоял немного, глядя, как уходят отец с братом, увозя тачку по мокрой траве, потом пошел в гудящую мухами времянку и собрал себе обед: кусок хлеба, пару вареных картошек, свежий огурец, отрезал холодного мяса. Все это мальчик завернул в газету и положил в просторный карман джинсов. Экспедиция предстояла длительная, возможно, до самой ночи, и надо было запасаться основательно. В сердце мальчика, как трепетная медуза, дрожала радость, и он боялся резким, неосторожным движением разрушить ее. Уже так давно он не принадлежал сам себе. Так давно…
Отец может и передумать. Поэтому мальчик, чтобы не попасться ему на глаза, свернул сначала в лес, прошел с километр по просеке, обходя пни, заросшие донником и крапивой, над ними, как далекие самолеты, ныли пчелы, стремительно пробежал опушку, с которой были видны кусочек реки с работающими отцом и старшим братом и горящая на солнце крыша дома, и очутился в ивовых кустах. Здесь река делала крутой поворот. В небольшом затончике скопился мусор, который река несла с собой. Здесь она освобождалась от сучьев, хлопьев пены, пустых бутылок, бумаги и дальше текла стремительной, чистой, по золотому песку. Если начинать искать бутылку, то только с этого места.
Мальчик решил обследовать бухточку и пойти вверх по течению. Если поход окажется неудачным, то его можно будет повторить потом внизу. Мальчик спустился к воде, и у него на миг от сверкающей реки, медового запаха трав закружилась голова.
Мальчик снял брюки и, повязав их на шею, вошел в бухточку. Прямо перед ним; покачивалась бутылка. Мальчик с бьющимся сердцем схватил ее, но бутылка оказалась пустой. Что ж, это даже лучше… Мальчик тихо засмеялся. Впереди предстоял длинный, полный солнца и приключений день.
Бутылка вторая
(Первые страницы дневника повторяли вкратце то, что читателю уже известно, и здесь нет смысла приводить их.)
3 августа.
Пока еще абсолютно нет условий, чтобы обстоятельно описать этот день. Сделаю лишь короткую запись, а потом, будет время, опишу подробно.
Выгружали нас глубоким вечером. До этого катер стоял. По палубе бегало много людей, что-то выносили. Ругань. Все голоса мужские. Потом по одному вывели нас. Тихий темно-фиолетовый вечер. Катер стоял у примитивной пристани из кучи камней и нескольких досок. Берег порос молодым ивняком, лишь там, где мы причалили, было открытое место, покрытое выгоревшей на солнце травой. Сколько я ни вглядывался — признаков жилья обнаружить не удалось.