Груз детства

Мою старшую сестру Залину тетя Надя почему-то звала «шурупом». Термины и новые слова я различала плохо… Поэтому представляла гайку из папиных инструментов. Иногда тётя Надя болела. Тогда я расслаблялась и наслаждалась пребыванием на жутко интересной маминой работе.

часть 3

Незаметно вся группа подошла к моей русалочке, и все стихли. Дети из толпы стали шептать и выкрикивать:

– Она не сама лепила! Из дома принесла! Ей помогала Карина Юрьевна! – слышала я у себя за спиной голоса одногруппников.

– Она лепила сама, я видела! Ей никто не помогал! – храбро заступилась Алиса, которая сидела слева от меня и наблюдала за всем процессом лепки.

Всем интересна моя русалочка! Ракушки и волосы, хвост и маленькие глазки с красной улыбкой. Наконец я расслабилась и обрадовалась проделанной работе еще больше.

Вдруг воспитательница молча схватила подставку с русалочкой и подняв ее высоко над нашими головами, стремительно понесла мою работу из группы. В моем горле застрял ком слов. По неизвестной мне причине я не могла произнести ни слова, но хотелось кричать: «Куда? что не так? верни!». Я не знаю, как реагировать, и что делать… Со мной подобное впервые! Но я бегу за воспитательницей вместе с другими детьми. Только они чему-то радуются, а я – нет… Карина Юрьевна скрылась за дверью кабинета заведующей. Все вернулись в группу, а я осталась ждать у большой двери, обитой дерматином… Ковыряла железные кнопки. Долго решалась постучать, слушая их громкий смех.

«Может воспитательница забрала русалочку из-за этих ракушек на груди?! Но в мультике тоже ракушки…» – пытаясь понять, что же не так я сделала, готовилась, что меня отругают, но русалочку вернут и тогда я отлеплю эти ракушки, чтобы еще и мама с папой не ругались.

Дверь открывается спустя вечность. Воспитательница выходит без русалочки.

Помню её улыбку и вопрос, типа: «Чего это ты тут стоишь?» Я не смогла ничего сказать. И заплакать тоже не смогла. Дальше – густой туман.

Мне не вернули мою работу. И мама так и не узнала о её существовании. Той русалочки уже и нет вовсе – пластилин недолговечный материал. Возможно, я лепила русалочек и в будущем, но ни одна не была той – первой.

Мне не позволили полюбоваться результатом моего труда, лишили возможности наиграться, повосхищаться вдоволь и проститься. Растоптанность несправедливостью коснулась меня слишком рано. Нелепая и, казалось бы, пустячная потеря, поселилась в моем подсознании, росла вместе со мной и сжирала внушительную часть жизни, без моего ведома. Ощущение безвозвратной и не прожитой утраты настигло меня сквозь много лет.

В кабинете психолога повисла мертвая тишина. Я посмотрела на множество мокрых салфеток вокруг себя – мой личный индикатор глубины переживания. Это была одна из самых эмоциональных сессий за многолетнюю терапию – вокруг был целый океан слез… Вернуться в «здесь и сейчас» было сложно. Сил не было, и плакать было больше нечем… Была горькая обида, ощущение фрустрации и вопрос, занимавший всё во мне: «Ну как же так?!».

Тишину прервал тихий, твёрдый голос психотерапевта:

– Слепи себе эту русалочку. Позволь себе это. Позволь себе обладать ею.

Я ошиблась. Слез хватит еще на несколько океанов.

Глупый маленький мышонок.

Часть 1

Безмятежный сон Павла Константиновича, в невесомости теплых околоплодных вод, прервался. Блаженство внезапно сменилось запахом гниющей плоти и резким звуком. Закрыть нос и уши Павел Константинович не может – слабые руки его не слушают. Гул и незнакомый скрежет усилились, разрывая его тело изнутри. Острая боль нарастает, Павел Константинович кричит. Вызванные смрадом рефлексы безрезультатны – Павел Константинович голоден. Его лихорадит, голову словно сдавливают тиски, от вонючей гнили сознание покидает слабое тело…

Красноармеец Борадзов, родившийся для любви, а не для войны очнулся в очередной раз. “Где я черт возьми?” запищала в мозгу мысль. Неизвестно, сколько времени солдат провел без сознания. Неизвестно, сколько попыток очнуться было прежде. Боец Борадзов ничего не видит: опухшие веки склеены запекшейся кровью. Изо всех сил Борадзов зовет мать. Солдату хочется пить, свежего воздуха и понять наконец – где он: в раю, в аду, в окопе, в болоте, где? Он молится на своем языке и матерится без стеснения. Нащупал товарищей: “Спят? Значит окоп.” С большим трудом будит тех, кто мешает ему двигаться свободно, нагло придавив, но странно что товарищи, как будто невесомы… Тормошить не получается – пространство кажется незнакомым и тело слушается с трудом… Борадзов снова теряет сознание.

Очнулся от скрипучих голосов живых людей. Женские голоса, похожие то на на мерзкий скрежет, то на протяжный гул кричат что-то издалека. Громкость и звук голосов искажается – сознание Борадзова опять в тумане, сквозь веки в глаза попадает свет и снова эта чертова тошнота…

Две юные голодные и уставшие санитарки встречали «новый завоз» и на заднем дворе наспех разбитого госпиталя была суета. Во время короткого перекура санитарки увидели у морга полуживого изуродованного бойца. Жажда жизни или инстинкт самосохранения, не поддающийся контролю, что включается автопилотом, когда больше нет никаких сил, этот самый инстинкт заставил Павла Константиновича прорываться сквозь невесомость, из-под завалов трупов, кричать, что есть мочи и ползти к живым голосам. Красноармеец Борадзов чудом выбрался.

Новенькая санитарка, не успевшая привыкнуть к такой стороне жизни, потеряла сознание, другая – пулей полетела за подмогой. Случаев, когда полуживые люди из-за чужой ошибки или невнимательности погибали в моргах, было множество. Ценность “мяса” была ничтожна. Только в жизни бойца Борадзова этот случай был вторым. И второй раз ему посчастливилось освободиться и выжить.

Травма была тяжелой – Павел Константинович потерял значительную часть темени и дыру в черепе кое-как залатали кожей… А вскоре красноармейца Борадзова снова отправили на фронт. Как и положено после госпиталя – в пехоту.

Но солдат Борадзов мясом себя не считал и ему посчастливилось выжить в мясорубке. Вернувшись на родину после окончания войны, некогда городской и красивый парень женился на девушке, имевшей в скромном приданном контузию, полученную во время рытья окопов. Отчий дом бойца Борадзова занял старший брат со своим семейством, наличие которого и спасло его от участия в войне. Уставший от сражений Борадзов П. К. решил не бороться за справедливость и наследство, а поселился с молодой женой бог знает где. А именно – на расчищенной преступной депортацией территории Чечено-Ингушской АССР.

Молодые быстро родили троих детей, а образование, полученное бойцом Борадзовым до войны, пригодилось в работе. И жизнь как будто наладилась.

Но, как и всякому человеку, близко знакомому со всеми ужасами войны, бойцу Борадзову было крайне трудно вернуться к мирной жизни. Война для Павла Константиновича не закончились. Красноармеец Борадзов не мог забыть, как люди теряют человеческий облик и рассудок. Солдат помнил мерзкую изнанку войны: показательные расстрелы “дезертиров” перед строем и Смерш 1 , заградительные отряды, стрелявшие в спины и вынужденную победу. И после войны бойца Борадзова долго тошнило от беспредела, царившего в рядах Советской Армии, где человеческая жизнь ценилась меньше жизни мухи и где к патронам относились бережнее, чем к людям. Он понимал: ни одна война – от крестового похода до мировых и локальных – не может быть священной и праведной! Только кровопролитной, уродливой, смертоносной, разрушительной, грязной, лживой, ужасной. Он знал, что война затевается для

1

деятельность заградотрядов, Смерша и показательные расстрелы описаны в книге Николая Никулина «Воспоминания о войне».

Обогащения, и так богатых, для новых наград и чинов, отдающих приказы, а романтизация войны – преступление.

Боец Борадзов был невольно заражен склонностью к насилию. Тяжелые травмы напоминали о пережитом ужасе. А враг, которого нужно было срочно ликвидировать, периодически возникал из ниоткуда, в лице жены или детей. Впадая в беспамятство, Павел Константинович хватался за висящее на стене ружье…

Эти неконтролируемые воспоминания, видения, кошмары, вспышки агрессии, отравляли и без того нелегкую жизнь всей семье, где младшим ребенком была моя мать. С самого раннего детства мама рассказывала мне, о впечатляющей выносливости и жизнестойкости своего отца, и ее рассказы меня потрясали. Павел Константинович помогал своей младшей дочери с уроками и, как всякий заново родившийся, имел “родничок”. Вздутие темени под фуражкой при дыхании Павел Константинович в шутку сравнивал с горловым мешком лягушки. А про шрам на спине от первого ранения он убедительно и по секрету рассказывал своим наивным детям, что имел когда-то хвост…