Грязь

Этот героин крышу сносит, убивает тебя.Он всегда отказывался. Вопрос вежливости. Он был настоящий распространитель. Осторожный. Это была его работа. И он хорошо ее делал.

Если начнешь ширяться, все кончено.

Начнешь покупать эту дрянь для себя, вместо того чтобы продавать ее.

И окажешься по другую сторону. Вместе со всеми этими отбросами, наркошами. Которые побираются, воруют и мрут как мухи.

Никому больше не будет до тебя дела. Ты будешь, как другие. Пропащий.

Сейчас, однако, он сожалел о том, что ни разу не употребил ни грамма, ни дорожки.

Так, по крайней мере, он мог хотя бы понять, действует героин или нет. Погружался ли он во мрак по собственной вине или при помощи эти проклятых яиц.

Альбертино их повидал, наркош, в глаза им насмотрелся. Они приносили ему хлеб насущный. Он их достаточно повидал.

Он взглянул в зеркало.

Глаза покраснели.

Это от холода!

Губы влажные. Пот.

Это нервы!

Однако то, что лежало в желудке, — это не просто героин. А чистый на все сто. Слезы дракона.

Теперь Альбертино верил. Желудок у него был набит слезами дракона.

Что там Выпендрила говорил?

«Это психоделический кошмар. Опухоль в мозгу».

Боже мой!

Альбертино затормозил.

Он стоял на обочине дороги. Согнувшись. И шел, как старик. Закрыв рот руками. В голове — пустота.

И это в таком состоянии я должен говорить с этим сраным Ягуаром?

Да ни за что.

Ему надо поехать в больницу. Сделать промывание желудка. Вылечиться.

А потом?

Да какая разница, что потом.

Нет, он не мог. Потом его угробят.

Он сел на капот.

Подумай. Успокойся. Этот Выпендрила хорошо знал свое дело. Он все делал основательно. Успокойся. Они покрыты воском. Пластиком. Успокойся, их нельзя повредить, —повторял он, словно молитву.

Мало-помалу он расслабился. Сердце стало биться медленнее. Дыхание выровнялось. Он влез на мотороллер и поехал дальше.

Минутная паника!

Просто минутная паника.

Ягуар жил в трехэтажной вилле. Огромной и внушительной. Кованая ограда с мраморными орлами, сжимающими в когтях ядовитых змей. В линию припаркованы «ягуар», «рейнджровер», «альфа-ромео-164», «ланча-тема». По бокам дома — английские лужайки. Пустой бассейн. Трамплин. Площадка для мини-гольфа.

Альбертино остановил мотороллер, взглянул в зеркальце, все ли в порядке с лицом. Теперь он чувствовал себя лучше. Пригладил волосы рукой. Поправил галстук.

Перевел дух и поднялся по широкой мраморной лестнице, ведущей к огромным входным дверям.

Вошел.

Миновал длинный коридор, расписанный сценами из жизни Помпей до извержения. Мужчины в тогах. Женщины в покрывалах и с кувшинами воды на голове. Дети, играющие в серсо. Павлины. Залив с лодками. Золоченые фонари освещали настенные росписи теплым золотым светом.

Пара бугаев курила в углу. Под пиджаками — оружейный склад.

Маленькая чайная теперь превратилась в гардероб.

Шубы, верблюжьи пальто, просто пальто, горжетки были свалены друг на друга на овальный стол, на комод, на огромный диван.

Альбертино оставил свое.

Глубоко вдохнул и вошел в гостиную.

Она преобразилась по случаю праздника.

Огромное помещение, все в золоте, камче, хрустальных люстрах, было уставлено круглыми столами. На столах — серебро. В центре каждого — букет цветов.

Толпа народу.

За столиками — целые семьи. Старики, скрючившиеся на стульях. Расстегнутые ремни. Сытые дети. Старухи, увешанные бриллиантами. Крашеные волосы. Элегантные дамы. Кто-то в длинном. Кто-то в мини-юбке. Кто-то все еще в шубе. Кто-то с вырезом на животе. Группки громко смеющихся мужчин в пиджаках и при галстуках. Коляски с младенцами.

Детский плач. Крики. Разговоры. Оглушительный звон столовых приборов.

Слуги в амарантовых ливреях. Блюда с мясом. Гарнирами. Макаронами. Закусками.

Альбертино решительно пробирался среди празднично наряженных детей, мужчин в смокингах и женщин в длинных белых платьях, сновавших туда-сюда между столиков. В углу на возвышении он заметил играющий оркестр. Светловолосая — лицо в подтяжках — певица в платье с голубыми блестками приникла с стойке микрофона и пела:

«Все на пляжи. Все на пляжи. Покажите попки ваши».

Вокруг нее стояли полукругом стулья. Некоторые хлопали в ладоши в такт музыке. Другие танцевали. Вереница людей вращалась в танце по комнате.

«Вот и ты! Неплохо», — раздалось у него за спиной.

Альбертино обернулся.

Рощо.

Тоже при параде. Довольный как никогда. В сером шерстяном костюме. Рыжие волосы прилизаны и смазаны гелем. Булавка из золота и серебра воткнута в галстук.

«Где он?» — тут же спросил Альбертино.

«Там».

«Иду».

И он направился туда, сдерживая дыхание, с колотящимся сердцем, пробираясь через толпу танцующих. В дальнем конце комнаты, под длинной картиной, изображавшей сельские окрестности Рима, стоял самый большой накрытый стол. За ним сидели близкие родственники и самые верные люди.

Он сидел там, вместе с остальными. Во главе стола.

Ягуар.

Игнацио Петрони по прозвищу Ягуар. Альбертино взглянул на него новыми глазами. В нем больше не было ничего общего с этим страшным хищником.

В молодости было.

Тогда-то он и был этим сраным ягуаром.

В те времена, действительно, у него был маленький кошачий нос. Широкий рот. Пристальные злые глаза. И клыки.

Потом он начал толстеть.

Непрерывно. В восемнадцать он весил восемьдесят килограммов. В тридцать пять — уже сто тридцать. В сорок пять он весил сто шестьдесят. Теперь, когда ему было шестьдесят, он остановился на ста восьмидесяти, плюс-минус килограмм.