Грязь
Шрифт:
Снимаю куртку. Снимаю ботинки. Остаюсь в трусах и рубашке. Она не возвращается. Потом появляется наконец. Она все еще жует свою американскую резинку.
Снимает куртку. Снимает мини-юбку. Трусики. Чулки.
Я тащу ее на диван. Она падает на меня. Я хватаю ее. Поднимаю ей руки. Стягиваю маечку. Снимаю трусики. Она позволяет.
«Тебе нравится, да? Тебе хочется?» — говорю я про себя, и не потому, что по ней это видно, а потому что я возбуждаюсь, когда говорю такие вещи.
Снимаю трусы и беру свой огромный член
Она лежит на диване, на полиэтилене, я — сверху.
Она глядит на меня томными глазами. Я ищу ее местечко.
Ввожу туда два пальца.
«Ааааааа», — ору я.
Сильнейшая боль в ухе.
Как ожог.
Открываю глаза.
Кто-то взял меня за ухо и выкручивает его, как мокрое белье.
«Ты что делаешь?» — сзади раздается суровый голос.
Меня, голого, стаскивают с дивана и швыряют на пол.
Холодный кафель.
Пытаюсь подняться.
Удар приходится мне по губе.
Я чувствую, что от удара о пол разбил десну.
Меня бьет коренастый мужчина. Волосы седые. Нос как у свиньи. Глаза бычьи. Зверская улыбка показывает обломки, похожие на зубы. На нем замызганная майка. Растянутые и драные серые фланелевые штаны. Все в известке.
В руке длинный зазубренный нож, из тех, которыми хлеб режут.
Откуда он взялся?
Что ему от меня надо?
«Ты что делаешь?» — спрашивает он.
«Кто… я?» — отвечаю, пытаясь подняться.
Он вновь швыряет меня на пол пинком.
«Ты!»
«Я?!»
«Да, ты!»
«Я заплачу. Заплачу».
«Ну, па, оставь его, не делай ему больно», — говорит девушка, натягивая трусики.
Она глядит на меня свысока, как милостивая мадонна.
Я боюсь.
Я до смерти боюсь и не могу не смотреть на этот чертов нож, который у него в руке.
Сейчас меня распотрошат, как свинью. Папа и дочка вместе. Завернут окровавленные останки моего тела в этот проклятый полиэтилен, которым закрыты кресла. Они его положили, чтобы их не запачкать.
Они всегда так делают.
Я знаю.
Мне очень плохо.
«Что ты хотел сделать с моей дочкой, поганец?»
«Ничего, клянусь».
«Как это ничего? Почему ты на нее навалился, как животное?»
Я не знаю, что ему ответить.
Плачу.
Ощущаю во рту приторный вкус крови и слез.
«Что ты хотел с ней сделать?»
Почему он опять меня об этом спрашивает?
Любому понятно, что я с ней хотел сделать. Черт возьми.
«Ээээ, поганец, ты отвечать будешь?»
Бьет меня в бок.
Я ору.
Девушка сидит и продолжает как ни в чем не бывало жевать свою проклятую американскую резинку.
«Ну?»
«…Я хотел… хотел… заняться с ней любовью. Я заплачу, за все заплачу, честное слово».
«Хорошо. Именно это я и хотел услышать. А теперь вставай».
Он поднимает меня.
Усаживает на диван рядом со своей дочкой, которая между тем вытащила из ящика плеер и разлеглась,
надев наушники. Двигает коленками в такт музыке.«Покажи-ка».
Отец подходит ко мне, поднимает мою губу и осторожно смотрит внутрь.
«Не беспокойся. Заживет».
«Чего вы от меня хотите? Денег? Машину?»
«Нееет, ничего такого. Меня твое добро не интересует. Я хочу, чтобы ты продолжал то, что делал с Присциллой. Хочу, чтобы ты совокупился. Хочу, чтобы ты занялся сексом. Но не с Присциллой, а с ее сестрой Пьерой. Увидишь, тебе понравится».
«Какая Пьера?» — спрашиваю я в отчаянии.
«Она с виду ничего, и ей очень хочется, бедняжке. Пришла пора размножаться. Иди».
Он снова берет меня за ухо, горячее и красное, и тащит.
«Куда вы меня ведете? Куда вы меня ведете?»
Он тащит меня через гостиную, за обеденный стол, за бар, к двери.
Открывает ее.
За дверью темнота.
Черное пространство, и никакого света.
«Давай, иди туда, там тебя ждет Пьера».
Я падаю на пол.
Ползу на четвереньках.
Цепляюсь за бар, моля о милосердии. О человеческом милосердии.
Он опять пинками отпихивает меня.
«Полегче, жеребец!» — говорит он, смеясь сквозь обломки зубов.
Хватает меня за волосы.
Поднимает с пола.
Крутит меня и толкает к двери.
Я упираюсь, но он сильнее.
Я сопротивляюсь, но сделать ничего нельзя.
Он швыряет меня.
«Неееет. Неееет. Неееет. Неееет. Неееет. Нееееет», — ору я и лечу в темноту.
Дверь закрывается.
Иииииеееееее. Бум.
Спускаюсь вниз, еще вниз.
Тяжело и неловко падаю на цементные ступени.
Ударяюсь головой.
В глазах у меня вспыхивают красные лампочки, идут фиолетовые круги.
Ударяюсь спиной.
Какое-то время лежу так, на полу, ощущая боль в теле.
Пробую пошевелиться, но не получается.
Поднимаюсь.
Ползу на одну, две, три ступени вверх, к двери, как раздавленный паук.
Дверь заперта снаружи.
Я принимаюсь колотить по ней кулаками.
«Откройте. Откройте. Выпустите меня, сволочи».
Не открывают.
Не открывают.
Не открывают.
Мне холодно.
На мне одна рубашка.
Я опять стучу кулаками.
Воздух сырой.
Странный запах, как будто чего-то протухшего и прогорклого.
Омерзительный запах смерти.
«Прошу вас, откройте. Ради бога, откройте. Заберите мою машину, только откройте. Пожалейте меня, прошу вас, прошу вас, прошу вас…» — повторяю я все тише.
Это продолжается очень долго.
Потом я решаю спуститься вниз.
Это плохо освещенный подвал.
Пол земляной.
В самой дальней части, под низким сводом, вижу кровать и телевизор. Тумбочку. Лампу. Телевизор включен. Кто-то лежит на кровати и смотрит его.