Грязная жизнь

— Дай мне повод помочь тебе. — Я отпускаю ее руки и беру в ладони ее холодные щеки. — Я весь во внимание. Просто скажи мне, детка.

Ее глаза наполняются слезами, и она крепко их закрывает, прежде чем они успевают ее предать. Она издает хриплый шепот:

— Жаль, что я не могу доверять тебе, Юлий. — Когда Алехандра опускает подбородок, я отпускаю ее, и мои руки опускаются по бокам. Она сильно бьет меня своими следующими, мягко произнесенными, словами: — Ты похож на парня, которому девушка может рассказать все, что у нее на душе. — В ее голосе я нахожу следы задумчивости.

С этими словами у меня сдавливает грудь. Я хочу, чтобы она осталась со мной. Навсегда.

Дерьмо.

Это то, что случилось с Твитчем и Лекси.

Какого хрена этот маленький воробышек делает со мной?

Потому что теперь я понимаю. Я понял. И должен извиниться перед Твитчем за все те насмешки, которыми осыпал его.

Когда Алехандра поворачивается, чтобы войти в мою спальню, чувство страха проходит через меня при осознании того, что у меня есть кто-то особенный в моих руках, и что я, возможно, должен отпустить ее. От этих мыслей я впадаю в панику.

Мое следующее предложение шокирует даже меня:

— А если я скажу, что защищу тебя?

Она останавливается в дверях и, не оборачиваясь, отвечает:

— Я бы сказала тебе не давать обещаний, которые ты не можешь сдержать.

Мое тело напрягается от беспокойства, она закрывает за собой дверь, мягкий щелчок защелки эхом отдается в моей голове.

***

— Ты звонил, — произносит Линг, входя в мою ванную.

Эта идея мне не нравится, но у меня нет выбора.

— Ты сегодня не спишь. У меня встреча, которую я не могу пропустить.

Ее глаза опасно сужаются.

— Значит, ты пойдешь и выпьешь с ребятами, а я останусь нянчиться с маленькой п*здой, которая любит болтать без умолку?

Поправляя волосы перед зеркалом, я не предаю особого значения своему следующему замечанию.

— Не называй ее так. И да, время от времени нам приходится делать то, чего мы не хотим. Это называется работой, Линг.

— Нет, — возражает она. — Это не работа. Работа — это оружие и люди в костюмах и перестрелки. — Она прислоняется бедром к стойке и поворачивается, чтобы я мог видеть ее лицо. — А это чушь собачья.

Это самая настоящая обида, которую я впервые слышу от Линг. Я смотрю на нее, удивленно приподняв бровь.

Она опускает лицо и усмехается.

— Я не собираюсь любить ее только потому, что твой член стоит по стойке смирно, когда она находится в комнате.

Не сводя с нее глаз, я наклоняюсь и предупреждаю:

— Мне уже порядком надоело твое раздражительное отношение ко мне, Линг. Для пятилетнего ребенка это было бы мило. Но тебе? — Я оглядываю ее с ног до головы. — Не столько.

Она открывает рот, чтобы выстрелить еще раз, но я обрываю ее:

— Я думаю, мне не нужно говорить тебе, что если она пострадает, это будет ад, и ты заплатишь.

Ее губы сжимаются в мрачную линию, и она кивает.

— Я поняла.

— Нет, не надо, — говорю я ей. — Ты ничего не понимаешь. То, о чем я говорю, это серьезно. — Сделав шаг ближе, блокирую ее: я стою спереди, туалетный столик — сзади. Понижаю свой грубый голос: — Если ты дотронешься до нее, коснешься хоть одного волоска на ее голове, посмотришь на нее не так, Клянусь тебе, Линг, — мое дыхание обжигает ее щеку, — ты окажешься в заднице без гроша в кармане, в черном списке. — Моя рука поднимается, чтобы погладить ее по щеке. — Теперь ты меня поняла?

На мгновение воцаряется молчание.

— Да. — В ее глазах светится чистая ненависть. — Я тебя поняла.

— Хорошо. — Опустив руку, подхожу к зеркалу, смотрю на себя в последний раз и бормочу: — Это очень хорошо.

Глава 28

АЛЕХАНДРА

Юлий выходит из ванной и возвращается в спальню, а я продолжаю промывать заживающую рану на пятке. Он подходит к кровати и опускается на колени возле меня.

— Все еще болит?

Я не смотрю на него, потому что боюсь, что он увидит слишком много в моих глазах, увидит тревогу от осознания того, что я остаюсь наедине с Линг. Ощущая тревогу, я понимаю, как нелепо было чувствовать себя в безопасности, когда Линг была буфером между мной и Юлием. Я понимаю, что он не оставил бы меня с ней, если бы ему не пришлось, поэтому не смущаю его мольбами, главным образом потому, что уверена, он бы остался. И это только еще больше запутало бы наши отношения.

— Становится лучше.

Он молча наблюдает, как я вкладываю все силы в свою работу, изо всех сил стараясь не обращать на него внимания.

— Я вернусь поздно.

Стараюсь говорить ровным голосом:

— Хорошо.

— Посмотри на меня.

Я действительно не хочу, но его тон тверд и непреклонен, и после многих лет подчинения, вбитого в тебя, это становится не более чем рефлексом. Мои глаза встречаются с его, бурные и полные беспокойства, мой рот приоткрывается, и дыхание со свистом покидает меня. Это как если бы тебя переехал автобус, а потом развернулся и снова переехал. Мое дыхание прерывается, и я не понимаю, что плачу, пока не чувствую влагу на своих щеках.

— Эй, — начинает он, протягивая руку, чтобы вытереть слезу большим пальцем, проводя по моей щеке.

И я не могу остановить шепот, который вырывается из меня:

— Пожалуйста, вернись.

Он хмурится.

— Я так и сделаю.

— Хорошо, — бормочу я, моргая сквозь поток слез, а затем говорю чуть тише: — Потому что сейчас ты — все, что у меня есть.

Прежде чем я успеваю оценить воздействие этих слов, меня подхватывают с кровати и поднимают на сильные руки. Они держат меня крепко. Они непоколебимы, и впервые за долгое время я чувствую себя в безопасности.

— Убирайся, — рявкает он, и я слышу пресловутый стук каблуков от двери ванной комнаты к двери спальни, а затем в коридоре.

Я утыкаюсь лицом в его плечо, Юлий баюкает меня, как будто я самая драгоценная вещь в его жизни, и это оставляет хаотичный беспорядок мыслей на своем пути. Его большая рука скользит по моей спине к основанию шеи, где его теплые пальцы прижимают меня к нему, и я задаюсь вопросом, нужен ли Юлию этот контакт так же, как и мне.

— Посмотри на меня, — мягко говорит он. Это не требование, а просьба.