Грязные игры

– Нельзя сказать, чтобы я хотел ребенка, – сказал он. – Наоборот, с подросткового возраста я был чертовски осторожен, чтобы не стать отцом. Так что вы можете не волноваться, что я когда-нибудь появлюсь и предъявлю права на него. Или на нее, – прибавил он, обращаясь к Лауре.

– А как насчет проблемы конфиденциальности?

– Никакой проблемы нет. Я все понял. Буду держать рот на замке. При случайной встрече я смотрю сквозь вас, не узнавая. За миллион долларов я могу потерять память. Вот так, – он щелкнул пальцами. – Хотя есть одна вещь.

– Какая?

– Что случится, если вы… если я вас переживу?

– Лаура будет выполнять наши обязательства по отношению к вам.

– А что, если и ее не будет?

Этот вопрос они не предвидели. Лаура переглянулась с Фостером и поняла, что они думают об одном и том же. Если Грифф Буркетт переживет их, то их ребенок и наследник останется беззащитным перед вымогательством, как финансовым, так и эмоциональным. Но их ребенок никогда не должен узнать, как появился на свет. Он должен думать, как и все остальные, что его отец Фостер.

– Этот сценарий не приходил нам в голову, – признался Фостер.

– Но теперь, когда он пришел в голову мне, проблему нужно решить.

– К тому времени вы будете очень богаты, – ответила Лаура.

– А вы очень богаты сейчас, – возразил Грифф. – Вы же не заключаете договор, когда какое-либо из важных обстоятельств остается неучтенным, правда?

Он был прав, но Лауре не хотелось в этом признаваться.

– Не сомневаюсь, что со временем мы что-нибудь придумаем.

– Сейчас самое подходящее время.

– Он прав, Лаура. Время имеет значение. Мой пример доказывает, что жизнь может измениться в мгновение ока. Лучше решить эту проблему сейчас, а не оставлять решение на потом. – Фостер задумался на секунду, а затем сказал: – К сожалению, любое решение, которое мне приходит на ум, связано с документами, а нам очень важно этого избежать. – Он развел руками. – Грифф, либо вы должны поверить мне, что я найду реализуемое решение, либо…

– Когда?

– В самое ближайшее время.

Грифф нахмурился, как будто это его не совсем устраивало.

– А что значит либо?

– Либо, насколько я понял, наша сделка не состоится.

– Ладно, – Грифф хлопнул ладонями по коленям. – Я поверю, что вы что-нибудь придумаете. В конце концов, вы мне доверяетесь, а я осужденный преступник.

– Я рад, что именно вы произнесли эти слова, мистер Буркетт.

Лаура сказала это, не подумав, но нисколько не пожалела о вырвавшихся у нее словах. Ему следует почаще напоминать о том, что они рискуют гораздо больше, чем он. Лаура подняла взгляд на Гриффа, но увидела в его глазах ярость.

– Вы хотите сказать, – с ледяным спокойствием в голосе начал он, – что если кто в этой комнате и не заслуживает доверия, так это я.

– Лаура не хотела вас обидеть, – вмешался Фостер.

– Конечно, нет, – ответил Грифф, не отрывая от нее взгляда. – Меня не так-то легко обидеть.

Но Лаура видела, что это не так и что он понимает истинный смысл ее слов.

– Риск для обеих сторон – обычное дело для делового партнерства, – пришел на помощь Фостер. Кроме всего прочего, он был превосходным посредником, всегда пытавшимся приглушить разногласия сторон, прежде чем они выйдут из-под контроля. – Мне кажется, взаимный риск даже полезен. Он делает всех участников сделки в определенной степени уязвимыми и тем самым способствует честности. – Фостер повернулся к Лауре: – Ты хотела спросить что-то еще?

Она покачала головой.

– Превосходно! – воскликнул он, хлопнув ладонями по ручкам своего кресла. – По рукам.

– Ты сказала ему, что свяжешься с ним через две недели? – спросил Фостер.

– Я буду следить за своим циклом, каждое утро измерять температуру – надеюсь, мне удастся определить день овуляции.

– И через какое время станет известно, не забеременела ли ты?

– Через две недели.

– У меня голова кружится, когда я думаю об этом.

– Голова будет кружиться у меня, когда я буду писать на полоску и она станет розовой. Или синей. Или какой там она должна стать.

Рассмеявшись, он звонко поцеловал ее, и они, не сговариваясь, направились к лифту, искусно скрытому под лестницей.

– Пробегись наверх, – предложил он, въезжая на кресле в металлическую клетку.

Она мигом взлетела по винтовой лестнице и с улыбкой встретила его у дверей.

– Ты всегда выигрываешь, – проворчал он.

– Пробежка по ступенькам помогает мне поддерживать форму.

– Еще как! – Он протянул руку и шлепнул ее пониже спины.

Услышав, что они приближаются, Мануэло открыл дверь изнутри спальни Фостера.

– Может, сегодня обойдемся без лечебных процедур? – спросил Фостер. Парень улыбнулся и пожал плечами, показывая, что он не понял вопроса. – Он притворяется. – Фостер улыбнулся Лауре. – Я это знаю. Он прекрасно понимает, что я говорю о процедурах, которые он со мной проделывает, и о том, как я к ним отношусь. – Он сильно сжал руку жены. – Избавь меня от них, Лаура. Пожалуйста.

– Послушай, мне сегодня тоже придется несладко. Я должна еще раз просмотреть тот договор с профсоюзом. Но я вернусь, когда ты будешь ложиться спать.

Через час, когда она вошла в спальню Фостера, Мануэло уже сделал все, что требуется. Шторы были задернуты. Термостат установлен на нужную температуру. На ночном столике стояли кувшин с ледяной водой и стакан. Кнопка звонка в пределах досягаемости. Фостер спал, уронив книгу на колени.

Она выключила настольную лампу и долго сидела в темноте на стуле рядом с кроватью, прислушиваясь к его дыханию. Он не шевелился, и она была рада, что со сном у него все в порядке.

В конце концов она, выйдя из спальни, прошла к себе и легла в постель, которая когда-то была общей. Ей хотелось, чтобы ее сон был таким же крепким.

7

На следующее утро у Гриффа болела спина – он спал на мягком матрасе, продавленном посередине. Он не хотел признавать, что хронические боли были следствием тринадцати лет ударов, получаемых от защитников, пока он был с «Ковбоями».

Правое плечо тоже беспокоило его больше, чем он хотел признавать. За то время, которое он провел на поле, ему сломали четыре пальца, а один из мизинцев был дважды сломан в одном и том же месте. Во второй раз он не стал накладывать гипс, и кость срослась криво. Целый набор других неприятностей превращал утренний подъем в медленный и довольно мучительный процесс.